Джон Макдональд - Вне закона

— Прости, что меня так долго не было, — сказала она. — Понадобилось время, что бы найти подходящего полицейского-одиночку и расколоть его. Твоя «Глорианна» уже отчалила — за двадцать минут до нашего появления. А за десять минут приехала полиция. На сколько я смогла выяснить, им удалось узнать, что твои вещи из какого-то дешевенького отеля перевезли в «Элайзу», а потом погрузили на борт «Глорианны». Поэтому они решили, что и сам ты находишься там же. Они считают, что теперь тебе никуда от них не деться, потому что береговой охране уже дали знать и с минуты на минуту ждут вестей о твоем задержании. Знаешь, они уверены, что и двадцать семь миллионов тоже находятся на борту, так что места себе не находят, бедняги, от нетерпения. Было бы любопытно узнать, что же погрузили на «Глорианну»?

— Так ерунда. Личные вещи. Все вместе не стоит и двухсот долларов. Есть даже пара коньков.

— Пресвятая дева Мария! Коньки!

— Мне некуда теперь деваться, Бонни Ли.

— Я бы очень хотела выслушать все с самого начала. Может быть, вернемся назад к Берни?

— Я бы не хотел туда возвращаться.

— Что нам нужно сейчас, так это где-нибудь спокойно поговорить. Последнее место, где они станут искать тебя — это общественный пляж. О'кэй?

— О'кэй, Бонни Ли.

Рев автомобиля делал всякий разговор во время езды невозможным. И вот около десяти часов утра они уже сидели на скамейке в маленьком открытом павильоне и смотрели через широкую полосу пляжа на голубые волны Атлантического океана. Несмотря на то, что стоял будний апрельский день, на пляже загорали сотни людей. Спрятаться было некуда, побег сорвался. Кирби чувствовал себя загнанным и беспомощным.

— Давай выкладывай все, как есть, и тебе станет легче, милый.

Он рассказал ей все. Нарисовал серую неотвратимую вереницу фактов без единой краски и проблесков надежды. Чем дальше рассказывал, тем больше мрачнел. Начал Кирби с совещания, которое состоялось после похорон дядюшки Омара, и завершил рассказ утренним звонком Джозефа.

Замолчав, он опустошенно посмотрел на нее и спросил после паузы:

— Думаешь, стоит попытаться объяснить им все это?

— Кто же тебе поверит? Черт возьми, Кирби, да они подумают, что ты водишь их за нос.

— Но ты, ты-то веришь мне?

— Я люблю тебя. Ты помнишь? Во всяком случае, я помню! Но даже мне поверить в твою историю, клянусь богом, нелегко, а уж всем остальным!.. Да, трудно поверить. А Карла! Что за странное имя! Милый, после тех троих, ты, должно быть, действительно был приятно удивлен, когда я запрыгнула к тебе в постель.

— Что же мне делать?

— Снять штаны и бегать.

— Так я и знал, что ты скажешь что-нибудь в этом роде.

— Если обе твои девицы сейчас на яхте, береговая охрана уже задержала их. И эти Джозеф с Карлой попали в неприятную переделку.

— Я в этом не сомневаюсь.

Кирби непроизвольно достал из кармана золотые часы дядюшки Омара и принялся задумчиво вертеть их в руках. Завел, открыл крышку и вытянул головку, чтобы поставить правильное время. На циферблате располагались часовая, минутная и секундные стрелки; последняя заметно передвигалась. Была еще и четвертая, неподвижно застывшая на двенадцати, серебряная, в отличие от остальных трех, золотых. Кирби стало интересно, зачем нужна эта четвертая стрелка. Нажав на головку, он неожиданно обнаружил, что одновременно нажимая и поворачивая ее, может перевести серебряную стрелку в другое положение.

Но едва только он произвел эти манипуляции наступила странная тишина и в глазах у него потемнело. В первое мгновение Кирби подумал, не стало ли ему плохо с сердцем. Навалилась такая тишина, что он услышал, как стучит кровь в висках. Еще не вполне осознав случившееся, он задал себе вопрос, что с ним, и сделал было усилие, чтобы понять — но тут откуда-то изнутри стал подниматься леденящий, лишающий всякой способности рассуждать, темный ужас, в котором потонул этот порыв любознательности. Страх перед неизвестным подавляет в человеке все человеческое, отнимает у него то, чем он отличается от животных. Страх перед неизвестным отбрасывает человека туда, откуда он пришел: в пещеры, в ночь, и омытые адреналином мышцы напрягаются для резкого прыжка, для безоглядного бегства.

Кирби вскочил на ноги, тяжело, прерывисто дыша, и дрожащей рукой сорвал с глаз темные очки. Он ощутил странное сопротивление воздуха, как будто подул ровный сильный ветер, которого он не слышал — подул и со всей силой надавил на него. Мир вокруг был неподвижным; на всем лежал неприятный бледно-красный отсвет. Раньше он не раз видел это — когда смотрел через глазок фотоаппарата с красным фильтром, установленном на объективе.

Но тогда он видел еще и непрерывное движение. Теперь он попал в розовую пустыню, или в сад со скульптурами, или внутрь картины Дали, наполненной ужасом неподвижности в потерянном времени.

Единственная волна, протянувшаяся вдоль всего пляжа, уже образовала барашек на своем гребне, да так и застыла, не успев рухнуть на берег. Чайка из розового камня висела на невидимых проводах. Кирби повернулся и посмотрел на девушку, которая только что с ним разговаривала. У нее сейчас был неприятный цвет лица, а губы казались совсем черными. Мгновение, в котором она застыла, вместило в себя руку, поднятую в каком-то незавершенном движении, полуоткрывшиеся губы, язык, который только что коснулся верхней кромки зубов… безжалостная неподвижность тела, лежащего в гробу.

Кирби крепко зажмурил глаза, потом открыл. Ничего не изменилось. Он посмотрел на золотые часы: секундная стрелка не двигалась. Тогда он взглянул на свои наручные. Эти тоже остановились. Он перевел взгляд обратно на золотые часы и наконец заметил почти незаметное движение таинственной серебряной стрелки обратно к двенадцати. Кирби поднес часы к уху, и ему показалось, что он слышит слабый гул — словно удаляющуюся музыкальную ноту. Сперва серебряная стрелка уперлась в цифру десять. Сейчас она уже показывала без семи минут двенадцать. Естественно предположить, что он находится в мире красного безмолвия три минуты.

Кирби сделал два осторожных пробных шага и опять почувствовал странное сопротивление воздуха. Его туфли, казалось, весили двадцать фунтов каждая. Трудно было поднимать ноги и передвигать их. Казалось, все предметы приобрели дополнительную тяжесть, но странным образом лишились всякой инерции. Возникало впечатление будто бы он шел сквозь клей. И ощутимое давление на тело, казалось, вызывала утяжелившаяся вдруг одежда. Кирби наклонился и подобрал кем-то брошенный бумажный стаканчик. Ощущение было такое, словно стаканчик сделан из свинца. Он чувствовал тяжесть, пока поднимал стаканчик, но когда рука его замерла, стаканчик сделался совершенно невесомым. Кирби осторожно отпустил его и он остался висеть в воздухе. В том самом месте, где Кирби оставил его. Тогда Кирби подтолкнул стаканчик. Тот немного переместился в воздухе, но движение прекратилось почти мгновенно, как только он убрал руку. В этом странном красном мире тела не подчинялись законам физики! Кирби снова схватил стаканчик и с силой сжал в кулаке. Смять его удалось, но опять возникло впечатление, что стаканчик сделан из тяжелой свинцовой фольги, а не из картона.