Герхард Шерфлинг - Западня на сцене

— А сегодня из-за сигары, которую ему не предложили, — уточнил Гюльцов, тенор-буффо.

Ему было около сорока лет. Маленький, подвижный, как ртуть, он рано облысел и изо всех сил старался прикрыть лысину длинными волосами с висков. После этих его слов все опять уставились на свои сумки или портфели.

— А почему, между нами говоря, ты не дал ему сигару? — спросил Мерц у тенора, который подошел к окну и пытался что-то разглядеть сквозь снежную круговерть.

— Почему?! — резко повернулся к нему Вондри, распахивая тесно облегающий пиджак. — Да потому, что эти болваны из костюмерной опять забыли врезать в мой камзольчик карманы! И сигары лежат на столике в гримерной!

— Вот и объяснил бы ему. Я бы на твоем месте…

— Да, ты!.. — взорвался Вондри. — Не все такие толстокожие! Или ты считаешь, что после того, как он стер меня в порошок, я обязан был еще что-то ему объяснять? — Топнув ногой, он повернулся к Мерцу спиной. — Иногда мне хочется убить этого спесивого индюка на месте!

— Ну, ну! — Мерц умиротворяюще погладил тенора по спине. — Остынь!

Клаудиа с невольным удивлением посмотрела на Вондри. От него, обычно самодовольного и флегматичного, она такого взрыва не ожидала.

— Ты должна помочь мне успокоить Эберхарда, Клаудиа, — прошептал ей Шумахер. Долговязый председатель месткома явно чувствовал себя не в своей тарелке. — Кому и знать его, если не тебе…

— Он сам успокоится. А если нет… — она пожала плечами.

— Сколько времени, между прочим, может продолжаться разбор? — пробурчал окончательно проснувшийся декоратор.

— Согласно колдоговору последняя репетиция не должна длиться дольше, чем двойная продолжительность самого спектакля, — с важным видом объяснил Шумахер.

— Еще чего не хватало!

Все собравшиеся в репетиторской начали вполголоса переругиваться. Клаудиа в этом не участвовала. Она с трудом сдерживала негодование! Вот он, Эберхард, — без прикрас! — Из-за сущей безделицы поднять такую бучу. И это после главной, последней репетиции, перед генеральной! Вдобавок накануне Рождества! Только о себе и думает. Плевать ему на то, как она все приготовит к празднику.

— Ну и осел же я! Зачем я вообще явился на этот разбор! — сказал за ее спиной декоратор Мерцу. — Мансфельд с Вестхаузеном куда умнее нас. Вовремя смылись. Хотя малышке не мешало бы кое-что выслушать.

— Вот-вот, — отозвался тенор-буффо. — Хотел бы я знать, почему… — Он умолк, испуганно вскинув голову.

— Что именно вам хотелось бы узнать, Гюльцов? — спросил Пернвиц, незаметно для многих появившийся в комнате. — Может быть, я вам разъясню.

— A-а… н-не н-надо, — начал вдруг заикаться маленький тенор-буффо. — Мы как раз… Я хотел только… — Под пристальным взглядом главного режиссера он окончательно смешался и сконфуженно умолк.

Помедлив несколько мгновений, Пернвиц саркастически ухмыльнулся.

— А засим считаю разбор законченным, — отчеканил он. — Вечером продолжим. Клаудиа, мою дубленку и портфель.

И, не оглянувшись, оставил репетиторскую.

Все участники спектакля бросились к своим пальто — гроза миновала! Клаудиа тоже очень торопилась, но в коридор вышла едва ли не последней. За ней — только декоратор с баритоном да Вондри, на ходу снимавший свой камзольчик, чтобы оставить его в гримерной. Поглядев ему вслед, Клаудиа заметила в конце коридора силуэт мужчины в синем халате. Но разглядеть не успела — он исчез в двери, ведущей на верхнюю часть сцены.

Пернвица Клаудиа догнала уже на сцене.

— Поторапливайся, — проворчал он. — Гитти ждет.

— Ты это мне говоришь?

Он не ответил, взял из ее рук дубленку и портфель.

— Ладно, пошли.

За декорациями совсем темно, лишь один фонарь отбрасывает светло-голубой свет на потрепанную ковровую дорожку. Слева и справа рейки подпирали кулисы, подмостки со ступеньками. Пахло глиной, краской и пропитанным специальными жидкостями деревом. Впереди еще несколько колеблющихся теней, направлявшихся в сторону противоположной двери, над которой опять-таки висел фонарь принудительного освещения. Декоратор с Мерцем куда-то пропали, обошли, наверное, сцену сзади.

Клаудиа молча шла вслед за мужем. Она вдруг почувствовала себя настолько униженной, что хотелось завыть во весь голос. Просто необъяснимо, до какой степени усложнилась в последнее время их с Эберхардом семейная жизнь. Как мало радости и от работы, и от сцены. Наверняка в чем-то виновата и она сама; сейчас она смотрела на мужа другими глазами — без слепого обожания и излишних иллюзий. И уже не впервые пыталась представить себе, как будет жить, если они разойдутся. Сценическую карьеру заново не начнешь — поезд ушел; но разве обрести внутреннее равновесие и умиротворенность — это мало?.. И в то же время она прекрасно отдавала себе отчет в том, что не сможет отнять у Эберхарда его дочурку.

У доски объявлений их остановил заведующий постановочной частью.

— У нас неприятности, — обратился он к главному режиссеру. — Баша стычка с рабочим сцены Крампе при перестановке декораций их обозлила. По крайней мере большинство. Сидят сейчас в столовой и пьют. Черт знает, откуда у них выпивка.

— А мне-то что прикажете делать? — выпятил подбородок Пернвиц. — Может быть, упасть перед этими неумехами на колени и просить прощения?

— Это меня не касается, — сухо ответил Буххольц. — Я отвечаю за то, чтобы сегодня вечером генеральная репетиция прошла без сучка без задоринки. Будем надеяться. — Он слабо махнул рукой и направился к лестнице, ведущей в столовую.

— Хамство какое, — выдавил из себя Пернвиц. — Что он о себе возомнил?!

А Клаудиа тем временем демонстративно уставилась в расписание репетиций на доске объявлений.

В своей застекленной будочке у входа на сцену сидел вахтер и читал газету. С улицы вошли две молодые женщины с театральными костюмами через руку. В открытую дверь дул сырой холодный ветер с улицы.

Клаудиа подняла воротник пальто, натянула перчатки.

— Пойдем наконец, — сказала она Пернвицу, что-то искавшему в портфеле…

— Черт знает что! — выругался он и покачал головой. — Куда-то запропастилась моя меховая шапка… Подожди, я сейчас вернусь.

Сквозь стеклянную дверь Клаудиа видела, как он обогнал обеих женщин и исчез в направлении сцены. Большая стрелка на электрических часах слегка щелкнула и снова остановилась. Без двенадцати минут три.

Три часа… Гулко отзвучали удары курантов монастырской церкви. Газета выскользнула из рук заснувшего вахтера и с шелестом упала на пол. Промчавшаяся за окном машина подняла тучи брызг.

Клаудиа поймала себя на том, что смотрит на циферблат настенных часов как загипнотизированная. С досады прикусила губу. Где же Эберхард? Не может быть, чтобы он так долго искал шапку. Или это просто уловка, чтобы еще раз увидеться с Мансфельд? «Глупая ты гусыня, — выругала она себя. — У Эберхарда пропасть других возможностей встретиться с этой дамочкой. Кроме того, ему самому не терпелось поскорее увидеть сияющие глазки Биргит и прогуляться, держа ее за ручку, по предновогоднему базару».