Александр Макколл-Смит - Воскресный философский клуб

Они вместе выпили кофе, а потом Изабелла отправилась домой. Нужно было поработать: прибыли новые статьи для «Прикладной этики». Но она обнаружила, что ей трудно сосредоточиться. Она думала о том, когда ей позвонит Джонни Сэндерсон. Если он вообще позвонит.

Он позвонил Изабелле, как и обещал, через несколько дней после концерта Самого Ужасного Оркестра в Мире. Он сказал, что мог бы с ней встретиться в шесть часов вечера в эту пятницу в помещении Общества знатоков шотландского виски в Лите. Будет дегустация виски, и она может его попробовать, если захочет. У него есть для нее кое-какая информация, и он бы мог поделиться ею на дегустации. Там будет удобно обо всем переговорить.

Изабелла мало что знала о виски и редко его пила. Но она знала, что дегустация его проходит в основном так же, как дегустация вина, хотя терминология несколько отличается. «Нюхачи», как называли себя дегустаторы виски, считали терминологию дегустаторов вина претенциозной. В то время как любители вина прибегали к заумным, сложным прилагательным, «нюхачи» говорили на повседневном языке, употребляя такие определения, как «затхлые водоросли» или даже «дизельное топливо». Изабелла их одобряла. Отечественные сорта виски, которые она едва могла заставить себя попробовать — несмотря на то что ее отец относился к ним восторженно, — напоминали ей об антисептиках и запахе школьного бассейна; а что касается вкуса, то слова «дизельное топливо» подходили здесь как нельзя лучше. Правда, она никогда не изложила бы подобное мнение в зале Общества знатоков шотландского виски и даже не призналась бы в нем Джонни Сэндерсону, о котором кто-то сказал, что виски течет в его жилах. В его родословной было четыре поколения винокуров, на что он с гордостью указывал. Был у него в роду и один смиренный арендатор небольшой фермы, который незаконно гнал спирт за своей овчарней. Конечно, все знали, что бутлеггеры основывали целые династии. Это относилось и к одному политику, которого дедушка Изабеллы знавал еще до Второй мировой войны. Дедушка Изабеллы, человек с принципами, видел его насквозь и наотрез отказался от «лестного» предложения водить с ним компанию. После этого он только вздрагивал, когда при нем упоминали имя политика-проходимца, — довольно красноречивый комментарий, даже более выразительный, чем слова.

Изабеллу позабавила мысль о выразительности жестов, сопровождающих слова. На Сицилии люди плевали через плечо, когда слышали имена своих врагов; так же поступали греки, когда при них упоминали Турцию или просто какого-то турка. Она вспомнила греческого дядю своего друга, которого семья защищала от всяческого упоминания Турции — во избежание сердечного приступа. А владелец отеля на одном греческом острове, в котором она однажды остановилась, отказывался признать тот факт, что с террасы его отеля можно разглядеть берег Турции. Он просто отрицал, что видна эта земля, и сам ее не видел. Так можно дойти до того, чтобы пожелать Турции исчезнуть. Конечно, нужно избегать таких крайностей, и Изабелла это понимала. Она никогда не плевала при упоминании какого-нибудь имени и даже не закатывала глаза, — возможно, потому, что пару раз это сделала, когда в разговоре всплывало имя одной известной в мире искусства личности. Но это, по ее мнению, было вполне оправданно, в отличие от взгляда греков на турок и наоборот.

Когда она добралась до места, Джонни Сэндерсон уже ее ждал. Он повел ее в тихий уголок зала и усадил в кресло.

— Сначала уточним одну вещь, — сказал он. — Вы его любите или терпеть не можете? Если не любите, я принесу вам вина.

— Некоторые сорта виски мне нравятся, — ответила Изабелла. — Но только некоторые.

— Например?

— Мягкие сорта. Виски, которые «не кусаются».

Джонни кивнул.

— Вполне разумно, — отметил он. — «Макэллан». Прекрасное виски пятнадцатилетней выдержки. Оно всем придется по вкусу.

Изабелла откинулась на спинку кресла, в то время как Джонни пошел в бар заказывать напитки. Ей нравился этот храм виски, просторный, с высокими потолками. И люди ей тоже нравились: прямые, с открытыми лицами, верящие в товарищество и юмор. Она подумала, что эти люди не станут порицать своего собрата, в отличие от тех, кто надзирает сегодня за нравами. Эти люди терпимы — точно так же, как гурманы, придерживающиеся широких взглядов. А вот тот, кто одержим диетой, несчастен и склонен критиковать ближних.

Для публикации в «Прикладной этике» прислали статью, в которой утверждалось, что быть худым — это долг перед обществом. Называлась она «Тучность — вопрос морали». Интригующее название, подумала тогда Изабелла. Но аргументация была убогой, абсолютно предсказуемой и наводящей тоску. Мол, в мире, где столько бедных, неправильно быть толстым. Пока у всех не появится возможность потреблять достаточное количество калорий, никто не должен быть тучным. Этого требовала справедливость.

Прочитав эту статью со все возрастающим раздражением, Изабелла отбросила ее и отправилась на кухню с намерением отрезать себе внушительный кусок пирога. Однако она застыла перед блюдом, на котором лежал пирог, и задумалась. Пусть у дамы, написавшей «Тучность — вопрос морали», менторский тон, но с ней не поспоришь: право нуждающихся на еду — это вопрос нравственности. Его нельзя игнорировать, нельзя закрывать на столь важную проблему глаза, даже если тот, кто выступает от лица голодных, — брюзга, отравляющий другим удовольствие. В этом-то, пожалуй, и заключается проблема: именно тон , которым автор излагает свою точку зрения, обвинительный тон раздражал Изабеллу. Именно упрек в нравственной глухоте и слепоте заставил ее почувствовать, что ее обвиняют в потакании своим слабостям и в жадности. Но от зерна истины, содержавшегося в этом материале, нельзя отмахнуться: мы не должны игнорировать мольбы голодных. И если это означает, что нам нужно пересмотреть вопрос избыточного потребления, из-за которого часть людей лишена пищи, значит, это должно быть сделано. И с этой мыслью Изабелла взглянула на пирог и отправила его обратно в буфет.

Джонни поднял стакан и чокнулся с Изабеллой.

— Это прекрасное виски, — сказал он. — Провело пятнадцать спокойных лет в своем бочонке. Пятнадцать лет тому назад я… дайте-ка подумать… мне было тридцать, и у нас как раз родился первенец, и я думал, что я ужасно умный и к сорока годам заработаю миллион.

— И заработали?

— Нет. Я так никогда и не заработал миллион. Но зато я дожил до своего сорокового дня рождения, что некоторым образом даже большее достижение.

— Конечно, — согласилась Изабелла. — Некоторые отдали бы миллион за один-единственный год, не говоря уже о сорока.