Поль-Луи Сулицер - Ориан, или Пятый цвет

Когда Ориан появилась под куполом, как раз шла котировка акций робусты в Камеруне. Пенсон устроился в сторонке, за красным бархатным занавесом. Сидя за телетайпом, из которого беспрерывной лентой текли телеграммы африканского канала агентства Рейтер, он аккуратно срывал интересующие его сообщения и раскладывал листки по карманам. С обычной для него лукавинкой во взгляде он смотрел на подходившую Ориан.

— Вас веселит мой вид? — наигранно весело спросила она. За ее улыбкой скрывалась глухая тревога.

— Вовсе нет. Выглядите вы намного лучше, чем думаете.

Его усы задвигались. В глазах появился блеск, но, сообразив, насколько уязвимо-обидчива Ориан, он принял серьезный вид.

— Да скажите же, прошу вас. Вам что-то не понравилось во мне, когда вы меня увидели?

Она была серьезна и так напряжена, словно от мнения журналиста зависело ее будущее. Пенсон, откашлявшись, решил броситься в омут.

— Я и не собирался обижать вас — я вас уважаю, и я представляю, как много вам понадобилось упорства в работе и таланта, чтобы стать тем, кто вы есть, и преуспеть, быть принятой в мире деловых людей. Но…

Эдгар Пенсон прервался… Когда Ориан позвонила ему полтора часа назад, сделала она это для того, чтобы обменяться информацией, касающейся ее расследования, или же поговорить о личном? Шум, вызываемый котировками робусты, затушил все. Журналист увлек Ориан в сторону, к информационному центру, где было потише, усадил на банкетку и заказал два кофе.

— Смесь из эфиопского и мадагаскарского, — с видом знатока сказал он официанту.

— Мне то же самое, — попросила Ориан.

Минуту они молча посматривали друг на друга, преодолевая застенчивость. Взгляд Ориан был настойчив, и Пенсон продолжил:

— Я сказал, что с восхищением наблюдаю за вашим бегом с препятствиями, В мире мужчин, полагаю, невозможно преуспеть женщине, если она не дает сто очков вперед. Случается, вижу вас одетой в стиле Зорро: в черной юбке, в черных сапожках, с немигающим взглядом, наводящим робость. Я знаю, что в судах принято переодеваться: красная мантия, горностай. Но я нахожу, что вы хватаете через край.

— Я вам не нравлюсь в черном?

— Я этого не сказал. Желая произвести эффект, вы его добиваетесь. Но впечатление обратное: вас сторонятся, от вас бегут.

— Восхитительно! И это все?

— Видите, вы уже сердитесь, а вдруг затаите злобу против меня?

— Напротив, все, что вы сказали, мне крайне интересно. Но сегодня я не в одежде вершителя правосудия, и тем не менее я видела, как вы улыбались. Из жалости? В насмешку?

— Сразу видно, что глаза у вас на своем месте!

— За это мне и платят.

Эдгар Пенсон глубоко вздохнул, сделал глоток кофе и пристально взглянул в глаза Ориан.

— По сути говоря, все это меня не касается. Я более пятнадцати лет женат на женщине, которую обожаю. И не принадлежу к числу журналистов, кичащихся количеством соблазненных женщин. Нельзя сказать, что я нечувствителен к шарму, который меньше относится к физическим данным, но составляет совокупность грации, ума и остроумия. Я ничего не знаю о вашей личной жизни, никаких сведений не дали мне и статьи о вас. А впрочем, может быть, это и к лучшему, так как стоит дать иным папарацци мизинец, они радостно отхватят всю руку. Они сделают все, чтобы, к примеру, достать фото вашего первого причастия или узнать имя вашего первого ухажера, Вы защищаетесь, и вы правы, яй только спрашиваю себя: как, будучи столь очаровательной, вы ухитряетесь прятать это очарование с таким постоянством?

Ориан опешила.

— Но я ничего не скрываю!

— Это вы так считаете.

Эдгар Пенсов, оглядевшись, увидел большую зеркальную перегородку в торговом зале.

— Пойдемте, я вам покажу.

Журналист подумал, что они слишком отдалились от официальных причин встречи. Он развеселился, представив некий фантастический сценарий: шпионам удалось выследить их, чтобы выведать важные политико-финансовые вопросы. В их докладе будет сказано, как журналист подвергся допросу следователя о канонах женской красоты, о моде и стилях. Но шпионы, конечно, вообразили, что за этой пустой болтовней таится что-то важное, и ломали себе голову, силясь проникнуть в смысл фраз о декольте, облегающих трусиках, оборочках.

Они встали перед стеной-зеркалом.

— Простите меня, Ориан, но вы одеты, как немка из Восточной Германии: фасон называется «мешок с картошкой». Я говорю вам об этом только потому, что вы, молодая женщина, по причинам, мне неизвестным, решившая держать себя в строгости и, осмелюсь сказать, не поддаваться обработке.

Ориан оглядела себя с головы до ног с некоторым отвращением.

— Это платье, доходящее почти до лодыжек, честно говоря, свидетельствует о презрении к себе самой. Будь у вас кривые или варикозные ноги или икры напоминали бы дыни, я бы понял, Но у вас красивые, стройные ножки.

— Откуда вы знаете? — удивилась Ориан.

— Я имел возможность рассмотреть их. Как-то вечером вы пришли в «Финансовую галерею» в короткой юбке и в чулках.

Ориан не могла вымолвить ни слова, озадаченно вглядываясь в свое отражение в зеркале.

— А верх? — застенчиво спросила она.

— То есть?

— Ну, грудь, плечи… откуда мне знать…

Эдгар Пенсон поскреб подбородок.

— Там, — твердо сказал он, — там еще хуже. Вы зажаты нижним бельем, как больной — бандажом. Ваше тело не дышит. Мне понятно, почему вы задыхаетесь в своем кабинете. Блузка с глубоким вырезом вам бы очень пошла. У вас широкие плечи. Но вы съеживаетесь и как-то сжимаете их.

Следователь согласилась с ним. Они молча вернулись к столику. Эдгар Пенсон был недоволен собой: зашел слишком далеко. Он пожалел о своей искренности, которая всю жизнь доставляла ему только неприятности. Еще ребенком он всегда говорил то, что думал, — взрослым, учителям. Родители тщетно пытались ему внушить, что не стоит рубить правду-матку. Он этого не понимал. И до сих пор он говорил правду.

— Бесконечно благодарна за то, что открыли мне глаза, — пробормотала Ориан. — Не помню, чтобы со мной так говорили, и признательна вам за это. Никогда бы не подумала, что закрыта на все застежки от мира, что сознательно отказываю себе в праве быть любимой.

— Но все это поправимо, — ободрил ее Пенсон. — Право, у меня сжимается сердце. Не составляйте себе ложного представления, вы не внушаете жалость, напротив. Но от вас пахнет доспехами. Впрочем, слово «пахнет» здесь не подходит.

— Не подходит?

— Да, я хочу сказать, что, даже когда я рядом с вами, я ничего не ощущаю. Вы ничем не пахнете, Ориан. Аженщину сначала «видят» носом, а потом уже глазами. От вас не пахнет духами — вы нейтральны. Ваше тело не пахнет женщиной, прическа ваша строгая, без фантазии. Для вас главное — удобство, и ничего больше. Нет, еще для вас важно — никому не нравиться…