Семён Клебанов - Спроси себя

— Олень! Как слышишь?

— Понял вас, Леший, — ответила земля. — Слышу.

— Возвращаюсь со свидания. На борту трое тяжелораненых.

— Ни с кем не поругались?

— Да попался тут один конопатый. Поцарапал слегка, но доберусь. На свидание пошлите еще кого-нибудь. Нужно срочно забрать человека.

Земля замолчала. Должно быть, радист разбудил начальство и наводил справки.

— Забрать надо обязательно, Олень, — сказал Алексей.

— Понял вас, Леший. Послать нельзя — скоро светает. Придется подождать до завтра.

— Где Лунатик? — спросил сердито Щербак.

— Только что поднялся с постели. Повез подарочки. До связи, Леший.

— До связи, — ответил летчик и достал планшет, на котором нашел квадрат, куда пошел бомбить Степан Смолин.

Потом пощупал эфир, нашел друга и сказал ему, прижимая ларинги:

— Есть дело, Лунатик. Загляни в шестую комнату после раздачи подарков.

— Зачем?

— Девчонка там помирает.

— Вечно ты приключения на мою голову ищешь, Леший!

— Надо, Лунатик. Надо.

— Бензина у меня не хватит.

— Курс измени.

— На зенитки нарвусь.

— Я прошу тебя, — Алексей вздохнул. — Я бы сам успел, да лататься придется.

— Ладно. До связи.

И вот теперь, когда поседевший с годами Степан стоял рядом, Алексей догадался, почему так часто ловил на себе настороженный взгляд судьи, ранее непонятный ему.

Смолин посмотрел на часы.

— Ладно, Леший. Срываться надо — посадка кончается. Держи! — он протянул Щербаку руку и, простившись, пружинисто, по-спортивному зашагал к большому самолету, возле которого стоял экипаж в ожидании своего командира.

Щербаку очень хотелось посмотреть, как Лунатик подскочит со взлетной полосы, — у него ведь и раньше был коронный взлет, даже дух захватывало, — но решил не мучить себя напрасно и, ощущая отчего-то тоскливую пустоту в гулком сердце, поехал в суд.

Степан Смолин не спеша поднялся по трапу в самолет, угостил своих девочек апельсинами, что привело стюардесс в обычное смущение, потому что командир корабля баловал их. Потом он прошел в пилотскую кабину, снял галстук и, расслабившись, сел за штурвал.

— Коленька, — сказал он, включив радио и связавшись с диспетчерской аэропорта, — позвони по телефончику, — и назвал номер городского суда.

— Кого спросить, Степан Тимофеевич? — уважительно ответили из диспетчерской.

— Градову.

Смолин слышал, как диспетчер сопел, крутил диск, а потом ответил:

— На приговоре она.

— Ясно, Коленька. Через два часа я снова буду здесь. Сделай милость, приготовь машину. Хоть «санитарку», мне все равно. Очень нужно. До скорого, — и выключил радио.

Он сидел молча и вспоминал другого Лешего — молодого, бесстрашного, как тысяча чертей, который не один раз прикрывал его в воздушных атаках, который щедро подставлял свою машину, чтобы его приятель Лунатик не завалился, вытянул и чтобы, не дай бог, не оробел он от страха и непонятного чувства растерянности перед матерым фашистским асом. И уже совсем иные чувства, чуждые мужской сдержанности, несущие святую память фронтового братства, от которых в иную минуту почему-то скупо блеснет слеза и застучит закаленное сердце воина, стали терзать Смолина, настойчиво требуя соединиться с другим человеком, случайно забытым в бурном потоке будничной жизни.

«Но я еще жив, тысяча чертей! — подумал Степан Смолин. — Я знаю, что мне нужно делать».

А Щербак в этот час стоял в коридоре суда. Время тянулось мучительно долго, и неизвестность ожидания поглотила все его существо. Каныгин, заметив беспокойство друга, который часто поглядывал на часы, сказал:

— Теперь уже все равно, Фомич. Теперь по ихним часам живем.

— Такая нынче у нас планида, Федор.

— Я тут прикинул и с адвокатом по поводу нас посоветовался.

— О чем?

— Чтобы нас вместе держали. Вдвоем сподручнее.

— Типун тебе на язык!

— Лучше о плохом думать, Фомич. Тогда хорошее большей радостью обернется.

— Какой прогноз у твоего адвоката?

— Успокаивал. Божился, что три года не дадут.

Алексей промолчал, говорить не хотелось.

— Гляди, секретарша появилась, — сказал технорук. — Теперь, значит, скоро.

— Приговор без нее сочиняют, — ответил Щербак. — Судейская тайна.

— Тут все продуманно, — вздохнул Каныгин и совсем опечалился, когда увидел возле дверей зала суда двух милиционеров.

Алексей тоже посмотрел на них:

— Подоспело времечко.

— Подошли к причалу, — согласился Каныгин.

— Вид у тебя больно побитый, Федор. Как у собаки. Дрейфишь, что ли?

— Ты не думай, что я тюрьмы испугался. Нет, Фомич. Боюсь, что стыд глаза выест.

И оба старых товарища умолкли, наблюдая за милиционерами. Житейский опыт подсказал им, что эти крепкие парни прибыли в суд, чтобы взять их под стражу сразу же после объявления приговора.

Курсант авиационного училища Щербак вместе с товарищами следил за контрольным прыжком своего однокашника. Жутким оказался этот прыжок: парашют не раскрылся, и курсант, сжавшись в ничтожный комок, упал на зеленую поляну. Его уже не могли спасти ни любовь матери, ни теплые слезы девчонки, где-то тосковавшей по нем. Парни растерялись, дрогнули, отчаяние засветилось в их глазах, и этот видимый страх нужно было немедленно убить, обратив его в добрую веру. Курсант Алексей Щербак сказал командиру: «Разрешите повторить прыжок?» — и зашагал на негнущихся ногах к самолету. Страх не отпускал его, уносил вихрем в небо, в ужас, но он прыгнул, и следом за ним пошли другие.

Тогда Алексею был двадцать один год…

В коридоре появилась секретарь суда и молчаливым взглядом пригласила в зал подсудимых и молодых милиционеров, которые тут же побросали в урну свои недокуренные папироски и направились за ней.

Щербак и Каныгин вошли в переполненный зал, осмотрелись.

На своем обычном месте, к которому привык за дни суда, сидел главный инженер Бурцев, только что выбритый в парикмахерской, — от него шел приятный дух легкого одеколона. Рядом с ним пристроился Тимофей Девяткин, опавший с лица, жалобно пряча синие и глупые глаза, повторяя про себя одно и то же: «Как же я, дурак, напоролся?»

Открылась дверь. Вошли прокурор и адвокат. Они заняли свои места. Стулья в полной тишине капризно проскрипели.

Секретарь суда объявила: «Встать, суд идет!» Прогрохотали сиденья, и перед стоявшей умолкнувшей публикой появились Градова и народные заседатели.

Судьи заняли свои места и тоже остались стоять.

Кто-то шумно открыл дверь.

Недовольно вскинув глаза, Градова узнала вошедшего человека.

«Маша! — послышалось ей, хотя она знала, что это совсем не так. — Здравствуй, Маша!»