Найо Марш - Выпить и умереть

— Но почему?

— Да потому, что мне надо поддерживать свой уровень! Надо выглядеть процветающим, это раз. Потом, я плачу своему агенту совершенно бешеные деньги. Клубы мне обходятся так дорого, словно я сижу там на бриллиантах и поедаю из золотых тарелок ювелирные изделия! А тут еще я, как последний кретин, вложился в один спектакль, который в мае принес убытков на несколько тысяч фунтов…

— А ради чего ты вложил туда деньги?

— Продюсеры были мои друзья. Все выглядело очень прилично.

— А ты раздаешь деньги, Себ? Ну, я в буквальном смысле. Всяким пьющим и несчастным актерам?

— Ох, бывает. Такой уж это чертов бизнес, что приходится…

— Не чертее, чем живопись, — мрачно заметил Кьюбитт.

— Тебе хорошо, тебе не нужно гнаться за престижем. Люди и так понимают, что художники живут по-особенному, — возразил Периш.

— Было время, когда художники все пьянствовали и вели богемную жизнь. Но теперь лично я живу очень скромно.

— Но ведь твои картины продаются?

— В среднем у меня расходится шесть картин в год. По цене от двадцати до двухсот фунтов. Короче, за год набегает с полтысячи. А ты, небось, столько за месяц зарабатываешь, верно?

— Да, но…

— Нет-нет, я не жалуюсь. Я бы мог получать и больше, если бы брал учеников или имел склонность к коммерческому искусству. Мне всегда хватало денег, до тех пор как…

— Как что? — заинтересовался Периш.

— Да нет, ерунда. Давай-ка лучше продолжим. К одиннадцати часам солнце будет уже чересчур высоко — надо успеть.

Периш прошел к своему валуну и принял позу, выражающую надменность и величие.

— Ну как? — спросил он.

— Нормально. Тебе надо добавить только пару лохматых эполет и можно называть картину «Наполеон на острове Эльба».

— Мне, кстати, всегда хотелось сыграть Наполеона.

— Да уж, много ты понимаешь в Наполеоне!

Периш мирно улыбнулся:

— Ну, во всяком случае, не меньше, чем в одноименном коньяке. А знаешь, Люк на него здорово похож.

— Они просто близнецы, — кивнул Кьюбитт.

Некоторое время Кьюбитт писал молча. Но Периш неожиданно рассмеялся.

— Что такое? — спросил художник.

— Сюда идет твоя подруга!

— О чем ты, черт возьми? — раздраженно бросил Кьюбитт, оглянулся и сник: — А, да, ты прав…

— А она тоже станет меня рисовать?

— Нет уж, дудки.

— Неласков ты со своей маленькой Виолеттой.

— Нечего ее так называть.

— Почему?

— Да потому, что она уже давно не молода и, может быть, приставуча, но… Она очень беззащитна, и в каком-то смысле она все-таки леди!

— Ты сноб!

— Не будь таким кретином, Себ… Ах, черт, кажется, у нее при себе все ее причиндалы… Похоже, она все-таки собирается рисовать. Ну ничего, я почти закончил на сегодня.

— Она тебе машет.

Кьюбитт стал лихорадочно мазюкать по холсту.

— Все, на сегодня достаточно, — сказал он, собирая краски и подрамник. А потом, вглядываясь в море, добавил:

— Нет, зря ты мне рассказал насчет Люка, зря…

Друзья заранее договорились между собой, что все трое будут проводить свой отпуск в Оттеркомбе кто как пожелает, независимо друг от друга.

Уочмен рассчитывал с раннего утра порыбачить на лодке. Проснувшись на рассвете, он услышал за окном стук многих пар башмаков о булыжную мостовую. Все здесь происходило как встарь — каждое утро, перед самым восходом солнца, мужчины Комба уходили в море на своих лодках. И так же стучали их подошвы, так же покрикивали вдали чайки… Уочмен поуютнее закутался в одеяло и опять заснул. Ни на какую рыбалку он не поехал.

Второй раз он проснулся уже в половине десятого и обнаружил, что Периш давно позавтракал и отправился на свою скалу позировать.

— Здоровенную картину рисует ваш друг мистер Кьюбитт, — сообщил Уочмену старик Эйб Помрой. — Одной его картины при бережном расходовании хватит, чтобы прикрыть прорехи в обоях во всем моем баре. А краски он кладет, надо сказать, так жирно, словно это и не краски вовсе, а обыкновенная грязь. Не жалеет этого добра. Вблизи это выглядит как переперченная итальянская пицца, но ежели отойти шагов на двадцать, то мистер Периш на картине как живой встает, во как. И смотрит так натурально на ту скалу и с этаким обозленным видом, словно проголодался и собирается пойти пообедать. Вы бы сходили, сэр, поглазели бы на ихнее рисование.

— Что-то мне лень, Эйб. А где Билл?

— Вышел в море на лодке…

Эйб потер подбородок, почесал в голове и переставил стаканы на стойке бара.

— Мой сынок прямо места себе не находит, — вдруг сказал Помрой. — И стал мне словно чужой — мой собственный сын-то. Каково мне, а?

— Неужели? — вежливо изобразил заинтересованность Уочмен, набивая свою трубку.

— Ну да. С этой его политикой и со всякими левыми идеями. Прямо чужак, да и только. А ведь он неглупый парень, образование получил прекрасное, восемь классов… А в голове у него одна дребедень, как у этих поганцев политиков. Правда, со мной он спорить не берется, видит, что я ему не пара насчет потрепаться о политике, да…

— Ты слишком скромничаешь, Эйб, — заметил Уочмен.

— Нет, сэр, нет… Просто у меня для этой политики язык не подвешен, и потом я ведь человек старомодный, консерватор! Всегда за тори голосовал, мать их распротак. А какого рожна — и сам не знаю…

— Почему же, причины вполне понятны.

— Эх, сэр, понятны, да только не для моего мальчика.

— Не стоит переживать, Эйб, ничего, — лениво отмахнулся Уочмен.

— Да я не об том волнуюсь, сэр! Просто я вижу, как мой мальчик места себе не находит, мечется… Вот и вчера вечером — в каком тоне он себе позволил разговаривать! Просто позор для него, да и только!

— Да нет, Эйб, это я виноват, ей-богу. Я сам на него нападал.

— С вашей стороны очень благородно, сэр, так говорить. Да только тут еще и другие мыслишки имеются у меня в башке. Я ведь хотел бы, чтобы Билл как-то остепенился, взял наше хозяйство под себя, что ли… Мне ведь уже скоро семьдесят, а Билл у меня младшой. Мои старшие-то на войне полегли, одна дочь замужем в Канаде, другая в Австралии. А Биллу достанутся «Перышки».

— Думаю, что Билл вырастет из своих коммунистических идей и станет настоящим хозяином, — сказал Уочмен, которому этот разговор порядком поднадоел.

Эйб Помрой промолчал, и тогда Уочмен добавил:

— Скоро ваш Билл женится и обустроится тут…

— Когда ж это будет, сэр?! Небось, вы заметили что-то между ним и этой мисс Десси? Странное это дело, не в моем вкусе, и не могу я к этакой простоте привыкнуть. Папаша этой Десси — фермер на Кэри Эдж, мой старинный дружбан, прямо сказать. Оно, конечно, хорошо. Но мисс Десси была мила, пока под стол пешком ходила. А потом ее мамаша вбила себе в голову, что девке обязательно надо учиться в этом самом Оксфорде, словно порядочной девушке других забот мало…