Сирил Хейр - Трагедия закона

— Насколько я понимаю, задача состоит именно в этом, — с неожиданной горечью подтвердил Дерек.

— А разве не все так понимают задачу? — сказал Петтигрю. — Мне казалось, что именно вы ее поставили, когда вчера вечером предложили констеблю связаться со своим начальством.

— Я? Я просто хотел как можно скорей убраться с места происшествия. Мне претит идея замалчивать что бы то ни было.

— Но, дорогой друг, провозглашать подобные вещи на кровлях [21] Библейское выражение, означающее «провозглашать во всеуслышание, кричать на всех углах». не годится. Вы не можете не понимать этого.

— Ничто не следует замалчивать, — упрямо повторил молодой человек. — В конце концов, если существует такая вещь, как правосудие…

— Боже милостивый! Если вы собираетесь стать юристом, такие мысли неуместны, — укоризненно воскликнул Петтигрю. — Боюсь, вы страдаете идеализмом.

— Да, я идеалист и не стыжусь в этом признаться, сэр.

— Прошу вас, не называйте меня «сэр», от этого я чувствую себя еще старше, чем есть на самом деле. Но если серьезно, как вы это себе представляете? Вы считаете допустимым, чтобы королевский судья предстал перед местными крючкотворами по обвинению в нарушении правил, предусмотренных «Актами о дорожном движении»?

— Ну… в общем, да. Не вижу причин делать для него исключение потому лишь, что он судья.

Петтигрю покачал головой.

— Это неправильно, — сказал он. — Разве вы не понимаете, что вся система зиждется на том, что к судьям относятся не так, как рядовым гражданам? Это может дурно влиять на них как на индивидуумов и делать наиболее слабохарактерных представителей братии чванливыми и самонадеянными, но для отправления правосудия в целом это важно, вот почему мы должны сделать все, чтобы замять дело. Что меня действительно интересует, — продолжил он, — так это существует ли суд, правомочный привлекать к ответственности судью за правонарушение, совершенное во время выездной сессии. Видите ли, ведь предполагается, что на период ассизов он является эквивалентом самого короля, а король не может совершить ничего противозаконного, но, насколько я знаю, на практике такой вопрос никогда не вставал. Никому никогда не хватало смелости возбудить дело при подобных обстоятельствах.

— Полагаю, что ни у какого судьи таких обстоятельств прежде и не возникало, — выразил надежду маршал.

— Бога ради, не прекраснодушничайте! Судьи и в прошлом во время ассизов совершали самые чудовищные поступки. Разве вы никогда не слышали историю о судье… — И он выдал целую обойму скабрезных анекдотов, которые шокировали Дерека, хотя он и не смог удержаться от смеха. — А мораль всего этого такова: не выноси сор из избы! — заключил Петтигрю. — Ни одна из этих историй никогда не просочилась наружу. Последняя из только что рассказанных мною вообще до настоящего момента никому не была известна, потому что я ее выдумал, чтобы вас развеселить. А теперь, возвращаясь к нашему случаю, могу я просить вас о любезности и рассчитывать, что вы будете держать рот на замке ото всех без исключения?

— Разумеется, буду, — ответил Дерек немного даже обиженно. — Вам не было нужды просить меня об этом.

— Превосходно! Я очень надеялся, что определенные границы у вашего идеализма все же существуют. Ладно, мне пора идти. Боюсь, это дело для всех оказалось весьма огорчительным. Буду удивлен, если оно где-то все же не просочится наружу, но если мы все будем хранить его в секрете и в случае необходимости бессовестно лгать, большой беды не произойдет. Слава Богу, в момент, когда Брадобрей называл свое имя, не было посторонних свидетелей.

Уверенность, которую Петтигрю вселил в Дерека своим последним замечанием, продержалась недолго. Спустя несколько минут, когда его светлость, в парике и мантии, уже выходил из дома, Бимиш вручил ему еще одно письмо. Внешне оно походило на полученное ранее, но содержание его было гораздо более лаконичным. В сущности, оно состояло из одного слова: «Убийца!»

Барбер прочел его и пожал плечами. На сей раз он никому не стал показывать письмо, а скомкал его и сунул в брючный карман. С серьезным видом он забрался в «роллс-ройс» и отбыл в суд. Там он невозмутимо уселся на свою судейскую скамью, чтобы продолжить прерванное накануне рассмотрение гражданских исков. Два первых по списку были исками по возмещению ущербов, нанесенных в результате автомобильных аварий. Барбер отнесся к ним со всей объективностью, но компенсации, которые он присудил пострадавшим, тяготели к нижнему пределу.

Поначалу судья собирался ехать в Саутингтон, следующий город на маршруте турне, в собственном автомобиле, но в сложившихся обстоятельствах об этом, разумеется, не могло быть и речи. Машину — виновницу аварии оставили в гараже в Маркхэмптоне до того времени, когда ее можно будет забрать оттуда, не нарушая закона, и Барбер вместе со своим маршалом и остальными винтиками громоздкого механизма правосудия отправился на поезде. Это было утомительное путешествие. Колея железной дороги Южного района тянулась от графства к графству, повторяя рисунок пути, который был проложен еще во времена Генриха II и соответствовал тогдашним нуждам. К сожалению, железнодорожные дельцы Викторианской эпохи, руководствуясь исключительно коммерческими соображениями, прокладывали дороги без учета удобств судейского корпуса. Они не воспаряли мыслью выше простой идеи соединить одной линией Маркхэмптон с Лондоном и другой — Лондон с узловой станцией Дидбери, откуда до Саутингтона медленно тащилась петляющая ветка. Их мелкие урбанистические потребности были направлены только на проблему перемещения пассажиров и грузов в столицу и из нее, и им никогда не приходило в голову подумать о тех, кому всерьез необходимо попасть из Маркхэмптона непосредственно в Саутингтон. Во всяком случае, возможно, потому, что эти два города входили в разные железнодорожные системы, такой переезд получался настолько трудным, насколько это вообще возможно. Система ассизного судопроизводства, которая двигалась вперед вместе со временем, но на шаг или два отставая от него, в ходе девятнадцатого века пришла к выводу, что путешествие по рельсам, даже столь неудобно проложенным, все же немного быстрей, чем путешествие в экипаже, и нехотя приняла решение впредь пользоваться небезупречными услугами железной дороги. В настоящее время саутингтонский автобус, который покрывает нужное расстояние за полтора часа, три раза в день проходит мимо маркхэмптонской резиденции ассизного судьи, но это достижение цивилизации пока не входит в сферу внимания официальных властей.

Каким бы утомительным ни было путешествие с двумя пересадками и сорокаминутным ожиданием на узловой станции Дидбери, оно по крайней мере происходило в комфортных условиях. Для судьи и его маршала резервировался вагон первого класса. Во втором ехали ассизный секретарь, секретарь стороны обвинения и судебный Делопроизводитель. Бимиш со своими клевретами, что было совершенно справедливо, следовал в вагоне третьего класса, однако тоже отдельном. Багаж экспедиции, как личный, так и служебный, перемещение которого требовало усилий нескольких носильщиков, занимал вместе с охраной весь багажный вагон. Администрация железной дороги возражала против резервирования вагонов, совершенно неуместно ссылаясь на трудности военного времени, но Бимиш быстро пресек все возражения. «Мне стоило только сказать им, — хвастался он перед своей восхищенной аудиторией, потирая руки в предвкушении приятной партии в наполеон: — „Если кто-нибудь посмеет войти в вагон, предназначенный для судьи его величества…“». Излишне было заканчивать фразу. Все присутствующие поняли, что подобного события оказалось бы достаточно, чтобы взорвать всю государственную систему Британии.