Энн Перри - Пожар на Хайгейт-райз

Она вовсе не собиралась расспрашивать сестру, насколько та счастлива, да ей и не пришлось бы этого делать. Брак с Джеком Рэдли был совершенно внезапным, безумным и очень личным решением. У него не было ни денег, ни перспектив; кроме того, для Эмили это была весьма радикальная перемена в общественном положении. Особенно после Джорджа Эшворда, у кого были и деньги, и положение в обществе, да еще и титул в придачу. А она действительно любила Джорджа и очень переживала его смерть. Но Джек, при всей его сомнительной репутации, доказал все же, что его очаровательная внешность и прочие прекрасные качества оказались не такими уж поверхностными, как это казалось вначале. Он умел быть преданным другом, был смел, не лишен чувства юмора и с богатым воображением; был готов идти на любой риск ради дела, которое считал правым и справедливым.

– Поставь чайник, – велела Эмили. – А у тебя выпечка есть, печенье какое-нибудь? – Она понюхала воздух. – Пахнет просто восхитительно!

Шарлотта послушно поставила на плиту чайник и села, готовая слушать.

Эмили писала ей регулярно, если не считать последние пару недель, которые провела в море, в длинном путешествии из Неаполя в Лондон. Плыли они намеренно медленно, заходя по пути во множество портов, но оттуда она писем не посылала, полагая, что они не доберутся до Шарлотты раньше, чем доберется домой она сама. И теперь слова лились из ее рта сплошным потоком – описания Сардинии, Балеарских островов, Северной Африки, Гибралтара, Португалии, Северной Испании и атлантического побережья Франции.

Для Шарлотты все это были места, полные магии, неизмеримо далекие от Блумсбери и деловых улиц Лондона, от ее домашних дел, детей и рассказов мужа о том, как прошел очередной его день. Она никогда их не увидит, и частью сознания Шарлотта очень жалела об этом; ей ужасно хотелось увидеть эти освещенные ярким светом разноцветные стены, почувствовать ароматы специй и фруктов, даже пыли, ощутить горячие солнечные лучи и услышать непривычные ритмы чужих наречий. Они бы дали пищу для ее воображения, на многие годы обогатили бы ее память. Но кое-что она, несомненно, могла почерпнуть из рассказов Эмили и обогатиться таким образом, не испытав приступов морской болезни, тягостных переездов в переполненных дилижансах, крайне неудовлетворительных санитарно-гигиенических условий и огромного множества разнообразных насекомых, которых Эмили описывала с отталкивающими подробностями.

Из всего этого вырисовывалась более яркая и впечатляющая картинка – очень добрый и хороший, остроумный, хотя и гораздо менее романтичный Джек, так что Шарлотта в итоге обнаружила, что многие ее тревоги исчезли без следа.

– Ну вот, теперь ты дома. Собираешься жить в городе? – спросила она, глядя прямо в лицо Эмили, загорелое от солнца и ветра, но с темными пятнами усталости под глазами. – Или поедешь в деревню? – От брака с лордом Эшвордом Эмили унаследовала большой загородный дом с собственным парком; этим имуществом она управляла на правах опекунши своего сына.

– О нет! – быстро ответила сестра. – По крайней мере… – Тут она состроила удрученную гримаску. – Ну, не знаю. Теперь все совсем иначе, мы уже никуда не планируем ехать, не нужно каждый день ничего разглядывать и стремиться успеть куда-то к ночи. Это начало новой, реальной жизни. – Она опустила взгляд на свои руки, маленькие и сильные, без морщин, лежащие на столе. – Я немного пугаюсь того, что нам скоро нечего будет сказать друг другу… и пытаюсь определить, чем мне заняться, чтобы заполнить день. Теперь все будет настолько по-другому… Никаких кризисов, никаких критических ситуаций. – Она изящно понюхала воздух и улыбнулась Шарлотте. – До того, как мы поженились, на нас то и дело давило какое-нибудь ужасное событие, которое требовало немедленных действий, – сначала смерть Джорджа, потом эти убийства в Хановер-клоуз. – Она чуть приподняла свои красивые брови с выражением надежды на лице, и ее синие глаза широко раскрылись; но сестры слишком хорошо знали друг друга, чтобы Эмили стала разыгрывать невинность. – Может, у Томаса найдется новое дело, в расследовании которого мы могли бы ему помочь, а?

Шарлотта разразилась смехом, хотя отлично знала, что Эмили говорит совершенно серьезно, и все прошлые дела, в расследовании которых они принимали участие, были чреваты трагедиями, опасностями, равно как и приключениями, которые они могли в себе таить.

– Нет. Хотя, пока тебя не было, случилось одно ужасное происшествие.

– А ты мне ничего не сказала! – Лицо Эмили выражало ужасное осуждение и недоумение. – И что? Что за происшествие? И почему ты мне про него не написала?

– Потому что ты стала бы волноваться и беспокоиться, и это испортило бы тебе все удовольствия от медового месяца, а мне хотелось бы, чтобы ты побольше радовалась, изучая все прелести Парижа и Италии и не думая о людях, которым перерезали глотку в лондонском тумане. – Шарлотта говорила совершенно честно. – Но теперь я, конечно, все тебе расскажу, если хочешь.

– Конечно, хочу! Но сперва налей мне еще чаю.

– Мы можем и поесть, ланч готов, – предложила Шарлотта. – У меня есть холодное мясо и свежие пикули. Пойдет?

– Очень хорошо, только рассказывай, пока накрываешь на стол, – велела Эмили.

Она не предложила помочь; они обе воспитывались в ожидании брака с настоящим джентльменом из их же социального круга, который сможет обеспечить их хорошо устроенным домом и соответствующей домашней прислугой, которая будет заботиться о хозяйстве и о кухне. Однако Шарлотта вышла замуж за человека, стоящего сильно ниже на социальной лестнице – за полицейского, – и научилась сама заботиться о доме. Эмили же, наоборот, выскочила за более высокого по статусу аристократа с хорошим состоянием, так что годами вообще не бывала в кухне, если не считать кухни Шарлотты. И хотя отлично разбиралась в кулинарии и вполне могла одобрить или раскритиковать любую стряпню, начиная от дома деревенского сквайра и кончая кухней во дворце королевы, но не имела ни малейшего понятия (да и не желала его иметь) о том, как и что готовится.

– Ты уже была у тетушки Веспасии? – спросила Шарлотта, нарезая мясо.

Тетушка Веспасия на самом деле была двоюродной бабкой Джорджа и не имела к обеим сестрам прямого родственного отношения, но они всегда восхищались ею и любили гораздо больше и нежнее, чем кто-либо из ее семьи. В свое время леди Камминг-Гульд была одной из самых известных красавиц Лондона. Теперь же она приближалась к восьмидесяти и в силу богатства и социального статуса, коими обладала, пользовалась немалым влиянием и всегда имела независимое мнение, чтобы вести себя так, как ей нравилось, поддерживать и отстаивать любое начинание, как того требовала ее совесть или призывали ее симпатии. Она очень модно одевалась и могла очаровать и премьер-министра, и уборщика – или заставить обоих замереть на месте в двадцати шагах от нее, остановив одним своим ледяным взглядом.