Реймонд Постгейт - Вердикт двенадцати

— Сэр Изамбард считает, что вам будет слишком мучительно давать показания.

Однако же сэр Айки счел разумным представить присяжным свою подзащитную с хорошей стороны. Тут нельзя было ограничиваться только свидетелями обвинения: их показания создавали слишком нелестное впечатление. Найти свидетелей для защиты оказалось нелегко: соседи Розалию не любили, к тому же и враги, и те, кто относился к ней терпимо, признались, что не могут судить о ее образе жизни. В результате удалось откопать одного лишь приходского священника. Поначалу, когда Розалия только переехала в дом сэра Генри, викарий пошел ей навстречу: его жена нанесла ей визит, а миссис ван Бир пригласили к священнику на чашку чая. Но мало-помалу — ее вульгарность и нытье действовали ему на нервы — он начал ею пренебрегать, причем отдавал себе отчет, что скудные ее пожертвования на церковные нужды имеют к этому известное отношение, и на душе у него скребли кошки. Он винил себя, что забросил ее, и еще пуще винил за случившуюся трагедию. Неважно, кто там главный виновник, но и он не имел права считать себя безгрешным, ибо в доме том явно были больны духом, а он, духовный целитель и наставник по праву и долгу, об этом не догадывался. Теперь он нелогично, однако естественно искупал свое небрежение и недостойные мысли о миссис ван Бир тем, что неимоверно ее нахваливал. Его показания о ней как о доброй христианке и любящей опекунше практически ни на чем не основывались.

Мистер Прауди был достаточно хорошо осведомлен о положении дел, чтобы не обратить на это внимание. Он подробно расспросил викария о его отношениях с миссис ван Бир и установил, что за последние месяцы они встречались все реже и реже и она даже перестала регулярно ходить в церковь. Ему почти удалось свести на нет впечатление от показаний священника, продиктованных угрызениями совести, когда процедуру нарушило непредвиденное вмешательство.

Эдвард Брайн, присяжный-фанатик, долго ждал, молясь про себя о знамении. Часы уходили, а он только сильнее запутывался, пока наконец не понял: откровение не придет Вышним произволением, тут он сам обязан что-то предпринять. Провидение пожелало, чтобы он сам обнаружил знамение; надлежит задуматься и понять, что именно от него требуется. Появление викария и безошибочно англиканская гнусавость в его голосе впервые хоть как-то связали происходящее с тем миром, в котором обретался мистер Брайн. Вот человек, который хоть и говорит с подозрительной интонацией и, вероятно, не избежал влияния папизма, тем не менее по обету слуга Божий. Тусклые глаза Брайна на мгновение зажглись: быть может, сейчас он выясняет то, что хочет узнать.

— Я хочу задать этому свидетелю несколько вопросов, — громко и самоуверенно произнес он. Ни то ни другое не входило в его намерение, просто он так волновался, что голос его подвел. Собраться с мужеством и заявить о себе ему было совсем не просто.

— Прошу вас, — кисло ответил судья.

— Какое имя у вашего храма? — спросил Брайн.

— Церковь Святого Михаила и Всех Архангелов.

Брайн нахмурился: слишком затейливо.

— И как вы в нем служите?

— Прошу прощения?

— Я хочу сказать — по какому канону отправляются службы: высокой церкви, низкой церкви или еще какой?

— Мне трудно… ну, вероятно, ее можно назвать скорее высокой.

Брайн нахмурился. Се волк в овечьей шкуре. А еще именует себя священником. Поставщик растленной религии — хуже атеиста. Следует докопаться до истины.

— Почему миссис ван Бир перестала ходить в вашу церковь?

Викарий, которому не понравились ни выражение мистера Брайна, ни его тон, попытался его осадить:

— Этого я знать не могу. И вообще не понимаю, о чем вы.

— Будьте добры мне ответить, — настаивал Брайн.

Судье надоели бессмысленные, с его точки зрения, вопросы.

— Полагаю, — вмешался он, — этот вопрос уже получил должное освещение…

Бледное воспоминание о тех приступах бешенства, которые некогда приводили в трепет домашних, мелькнуло в сознании Брайна. Неужто какой-то слепец-греховодник помешает ему довести до конца возложенную на него миссию? Он повернулся к судье и, понизив голос, сказал:

— Я требую, чтобы мне дали спросить. Мой долг повелевает мне выяснить и убедиться, какой дух царил в этом доме. Мне предстоит наравне с другими решить, отправить ли эту несчастную женщину до срока к ее Создателю, так неужто вы думаете, что какому-то жалкому смертному дано отвратить меня от исполнения долга?

Суд затаил дыхание. Судью Стрингфеллоу еще ни разу в жизни не называли в лицо жалким смертным. Молчание длилось несколько секунд, но наконец судья выдавил:

— Вы можете, если угодно, задавать вопросы касательно, как вы выразились, духа, царившего в доме. Но вы не имеете права повторять вопросы, на которые свидетель, как он уже заявил, не способен ответить.

— Хорошо, — произнес Брайн, помолчал и спросил викария: — После того, как миссис ван Бир перестала ходить в вашу церковь, нашла ли она замену службы, вознося молитвы в доме своем?

— Да, — ответил викарий, все еще пытавшийся искупить имевшее место пренебрежение своими прямыми обязанностями. — Разумеется. Не сомневаюсь, что возносила.

И только поздно вечером он задался вопросом, имелись ли у него основания так решительно утверждать, и вынужден был признать, что оснований, пожалуй, и не было.

Брайн откинулся на спинку скамьи и задумался над тем, что услышал. Не узрел ли он наконец проблеска истины? Неужели эта женщина — из тех, кто тянется к свету невечернему? Если она регулярно посещала храм Божий, то не папистская ли гнусная служба ее от этого мало-помалу отвратила? И она замкнулась в четырех стенах, предалась чтению Библии и идущим от сердца молитвам? Если все это правда, то ей отнюдь не в позор оказаться на скамье подсудимых. Ибо ей, как и всякому избранному, от Бога положено испытать поношения в мире сем. Не в этом ли разгадка? Все улики и показания, с которыми он ознакомился и в которые честно, хотя и безуспешно пытался вникнуть, тут же выветрились у него из памяти, и больше он о них ни разу не вспомнил: его мысли полностью занял один этот вопрос.

Главный защитник выступил с заключительным словом, следом за ним — королевский обвинитель. Судья в напутственном слове подвел итоги — довольно пространно, однако ясно и четко. Брайн не слышал ни того, ни другого, ни третьего: терпеливо, но с твердым упованием он ждал ответа на свой единственный вопрос. Уже прозвучала формула: «Ступайте и обдумайте свой вердикт», — а он все сидел в забытьи и встрепенулся лишь после того, как сосед по скамье дал ему крепкого тычка в бок.

Мистер Поупсгров по праву старшины повел за собой коллег узким коридором в комнату для присяжных. За ним следовали дамы, миссис Моррис и мисс Аткинс; мужчины шли сбившись в кучку. Мистер Поупсгров выглядел озабоченным. Сейчас он думал не о напутственном слове, а о том, как вести себя в ближайшие минуты. Он старшина, его долг — руководить присяжными и обеспечить торжество справедливости. Если верить его опыту повидавшего свет человека, именно эти первые минуты, вероятно, и станут решающими. Обсуждение может принять оборот, который либо приведет человека на виселицу, либо поведет к оправданию. Мистер Поупсгров тревожно поджал губы. Как ему поступить? Быстро решить про себя «да» или «нет» и постараться подвести жюри к такому же решению? Нет, не годится. Ведущий принцип британского правосудия — чтобы каждый присяжный выслушал обе стороны и тщательно взвесил улики. Он нарушит свой долг, если придет к заключению до того, как все улики и показания будут разобраны и пристально рассмотрены всем составом присяжных. Он так и не нашел ответа, когда вступил в отведенную для присяжных комнату и занял место во главе стола.