Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока

Прошло два дня; госпожа Делонг, видя, что муж долго не возвращается, и зная, что при нем была значительная сумма денег, стала подозревать, что случилось несчастье. Женщина обратилась в полицию, и та успела накрыть Фромона и Дешана. Показания слесаря, который должен был участвовать в краже и снова был арестован, могли бы погубить их, но ему не вернули свободу, которую обещали в награду, и агент полиции Кадо, служивший посредником, не желая быть лгуном, дал тому возможность бежать при переезде из тюрьмы в суд. Это обстоятельство устранило единственного свидетеля, и Дешан с Фромоном были освобождены.

Осужденный позже на восемнадцать лет каторги, Фромон был препровожден в Рошфорский острог; он пытался бежать, но это ему не удалось. Меня уверяли, что он умер на каторге. Что касается Дешана, то он, вскоре бежавший из Турина, был арестован за кражу через три года в Отейле, приговорен к смерти Сенским уголовным судом и казнен в Париже.

В камере номер три я был отделен от Дешана только неким Луи Мюло, осужденным за кражу со взломом, сыном того Корню, который долго наводил ужас на нормандские селения. Переодетый торговцем лошадьми, он появлялся на ярмарках, высматривал купцов, у которых были при себе значительные деньги, И проселками отправлялся в какое-нибудь глухое место на дороге, где подстерегал их и убивал. Женатый в третий раз на молодой хорошенькой уроженке Берна, сначала он скрыл от нее свое страшное ремесло, но вскоре заметил, что она вполне его стоит. С тех пор он сделал ее участницей всех своих вылазок. Тоже появляясь на ярмарках под видом торговки, она легко втиралась в доверие к богатым земледельцам долины Ожа, и не один из них нашел смерть на любовном свидании. Но супруги постоянно предоставляли алиби благодаря быстроходности своих лошадей.

В 1794 году семейство Корню состояло из отца и матери, трех сыновей, двух дочерей и их любовников; девочек привлекали к преступлениям с самого нежного возраста, заставляя шпионить или подкладывать огонь в гумна. Младшая из них, Флорентина, выказывала сначала отвращение к пороку, но ее «вылечили», заставив нести в переднике голову одной фермерши из окрестностей Аржантана.

Позже она стала любовницей убийцы Капеля, казненного в Париже в 1802 году. Это милое семейство образовало шайку и стало грабить поселения между Каном и Фалезом.

Настойчиво преследуемый руанской полицией, которая арестовала двух молодых членов банды в Брионне, Корню принял решение перебраться на некоторое время в окрестности Парижа. Устроившись в уединенном доме на Севрской дороге, он, однако, не боялся появляться на Елисейских полях, где постоянно встречался с некоторыми из своих товарищей. «Ну, дядюшка Корню, — спросили они однажды, — что вы теперь поделываете?» — «Черную работу (убийства)». — «Чудак вы… А как же качалка (виселица)?..» — «Э! Что ее бояться, когда нет крестных (свидетелей)… Если бы я охлаждал все плуги, которые спаивал, то у меня не было бы теперь ожогов. (Если бы я убил всех фермеров, которых пытал огнем, то ничего бы теперь не боялся.)»

Как-то раз во время прогулки Корню встретил старого товарища, который предложил ему забраться в один павильон. Кража состоялась, добычу поделили, но Корню счел себя обиженным. Дойдя до середины леса, он обронил табакерку, подавая ее своему соучастнику; тот сделал движение, чтобы поднять ее, и в ту минуту, когда он нагнулся, Корню размозжил ему голову выстрелом из пистолета, обобрал его и возвратился домой, где рассказал о происшествии своему семейству с громким хохотом.

Арестованный близ Вернона, Корню был препровожден в Руан, предан уголовному суду и осужден на смерть. В дни, оставшиеся до казни, жена его каждый день приносила провизию и утешала его. «Слушай, — говорила она ему однажды утром, когда муж выглядел мрачнее обыкновенного, — ведь скажут, что моська (смерть) тебя пугает… Деревенские мальчишки (разбойники с большой дороги) от души посмеются над тобой…» — «Да, — сказал Корню, — но ведь речь идет о тыкве (голове)!» — «Полно, Жозеф, и женщина, но пойду туда как на праздник, особенно с тобой! Да, я тебе повторяю, верь Маргарите, я хотела бы пойти с тобой». — «Правда?» — спросил Корню. «Да, да, правда, — прошептала Маргарита. — Но для чего ты встаешь, Жозеф?.. Что с тобой?» — «Ничего», — ответил Корню, потом, подойдя к тюремщику, сказал: «Рош, позовите смотрителя, и желаю поговорить с прокурором!» — «Как! — воскликнула жена. — Прокурора!.. Ты хочешь съесть кусок (сделать признание)? Ах, Жозеф, какую репутацию ты оставишь своим детям!»

Корню молчал до прихода прокурора; тогда он донес на свою жену, и эта несчастная, осужденная на смерть на основании его показаний, была казнена в одно время с ним. Мюло, от которого я узнал подробности этой сцены, постоянно рассказывал ее, сопровождая громким хохотом. Однако он понимал, что плохи шутки с гильотиной, и уже давно избегал всякого дела, которое могло бы отправить его к отцу, матери, одному из братьев и сестре Флорентине, которые были все казнены в Руане. Говоря о них и об их кончине, он часто прибавлял: «Вот что значит играть с огнем! Меня на этом не поймают!» И действительно, его преступления были не так ужасны: он ограничивался воровством, в чем был неподражаем.

Старшая из сестер, которую он привез в Париж, помогала ему. Одетая прачкой, с корзиной на плече, она входила в дома без привратника и, когда убеждалась, что жильца нет дома, возвращалась, чтобы дать знать об этом Мюло. Тогда тот, переодетый слесарем, являлся с отмычками и в два счета вскрывал самые сложные замки. Очень часто, чтобы не возбудить подозрения в случае, если кто-нибудь пройдет, сестра в переднике, в скромном чепчике и с озабоченным видом служанки, потерявшей свой ключ, присутствовала при взломе. Мюло, как видно, не имел недостатка в предусмотрительности, но все-таки был пойман на месте преступления и осужден на каторжные работы.

Никогда еще я не был так несчастен, как со времени поступления в Тулонский острог. В двадцать четыре года, оказавшись среди самых отъявленных злодеев, я предпочел бы жить среди прокаженных. Я страшился заразиться примером этих преступников, поскольку день и ночь в моем присутствии восхваляли поступки, противные нравственности. Правда, я уже противостоял многим искушениям, но нужда, нищета, а в особенности желание вернуть свободу невольно влекли к преступлению.

Я составлял разнообразнейшие планы бегства, но этого было мало — надо было дождаться благоприятного момента, а до тех пор оставалось только терпеть. Сидя в своих каморках вблизи от нас, надзиратели следили за каждым нашим движением. Их начальник, дядюшка Матье, так изощрился в искусстве распознавать людей, что с первого же взгляда догадывался об обмане. Этой старой лисе было уже почти шестьдесят лет, но, наделенный таким здоровьем, на которое годы как будто не имеют влияния, он отличался бодростью и физической силой. Я как сейчас вижу его с маленькой косичкой, седыми напудренными волосами и сердитым лицом. Он всю жизнь боролся с каторжанами и знал наизусть все их хитрости и уловки. Его недоверчивость была настолько сильна, что часто он обвинял арестантов в заговоре, когда те о нем и не помышляли. Однако я решился заслужить его благосклонность, что до тех пор еще никому не удавалось.