Артур Дойл - Приключения Шерлока Холмса. Мой друг, убийца (сборник)

– Доктор, четыреста восемьдесят первому номеру лучше не становится, – укоризненно произнес старший надзиратель, заглянув в приоткрытую дверь моего кабинета.

– Ну и черт с ним, – ответил я, не отрывая глаз от газеты.

– А шестьдесят первый жалуется, что у него болит горло. Может, поможете?

– В этом шестьдесят первом уже столько лекарств, что по нему фармакопею {104}изучать можно, – сказал я. – Он сам как ходячая аптека. А горло у него здоровее вашего.

– Так, а седьмой и сто восьмой? Это хроники, – продолжил надзиратель, бросив взгляд на синий листок бумаги. – И двадцать восьмой вчера на работу не вышел, сказал, что, когда поднимает тяжести, у него в боку колет. Я бы хотел, чтобы вы его осмотрели, доктор, если можно. А у восемьдесят первого – это тот, который Джона Адамсона на бриге «Коринфянин» убил – ночью какой-то приступ был. Он до утра орал, как сумасшедший.

– Ну хорошо, хорошо, осмотрю его попозже. – Небрежно отбросив газету, я потянулся за кофейником. – Надеюсь, это все?

Надзиратель просунул голову чуть дальше.

– Прошу прощения, доктор, – перешел на доверительный тон офицер, – но мне показалось, что у восемьдесят второго что-то вроде простуды намечается, так что у вас есть хороший повод заглянуть к нему и переброситься парой словечек.

Моя рука с чашкой кофе замерла в воздухе на полдороге ко рту. Я изумленно воззрился на серьезное лицо надзирателя.

– Повод? – произнес я. – У меня есть хороший повод? Что вы несете, Мак-Ферсон? Я, когда не смотрю за заключенными, весь день, как проклятый, бегаю по больным, вечером возвращаюсь уставший, как собака, а вы подыскиваете мне лишний повод работать еще больше?

– Вам это понравится, доктор, – уже показалось из-за стены плечо надзирателя Мак-Ферсона. – Этого человека стоит послушать, если, конечно, вам удастся его разговорить. Вообще-то он парень не болтливый. Или вы не знаете, кто такой восемьдесят второй?

– Нет, не знаю. И знать не хочу! – отрезал я, полагая, что мне в качестве знаменитости подсовывают какого-нибудь местного бандита.

– Это Мэлони, – многозначительно произнес надсмотрщик. – Тот самый, который сдал своих сообщников после убийств в Блюменсдайке.

– Не может быть! – воскликнул я, в изумлении опуская чашку. Я слышал об этой серии ужасных убийств и читал о них в одном из лондонских журналов задолго до того, как попал в Австралию. Мне тут же вспомнилось, что эти зверские преступления своей жестокостью затмили даже злодеяния Берка и Хейя [30]и что самый безжалостный член банды спасся от виселицы только тем, что согласился свидетельствовать против своих сообщников на суде. – Вы уверены, что это он? – спросил я.

– О, можете не сомневаться. Просто раскачайте его немного, и он уж вас удивит, будьте уверены. С таким человеком, как этот Мэлони, стоит познакомиться поближе. До определенной степени, конечно, – лицо надсмотрщика расплылось в довольной улыбке, он коротко кивнул и скрылся за дверью, оставив меня заканчивать завтрак и размышлять над услышанным.

Должность медика при австралийской тюрьме завидной не назовешь. Возможно, где-нибудь в Мельбурне или Сиднее такая работа еще может показаться сносной, но такому небольшому городу, как Перт, завлечь почти нечем, да и те немногие прелести уже давно исчерпались и обрыдли. Климат здесь был отвратительный, общество – и того хуже. Жизнь местных обитателей была неразрывно связана с животноводством; так что все разговоры здесь сводились к обсуждению цен, болезней и разведения овец и коров. Я, как человек пришлый, ни тех, ни других не держал, и новые средства избавления от паразитов, лечение парши и другие подобные темы меня совершенно не интересовали, поэтому я оказался в некоторой интеллектуальной изоляции и был страшно рад чему угодно, что могло хоть как-то развеять однообразие моего существования. Убийца Мэлони по крайней мере был личностью неординарной, выделялся на общем фоне и мог стать для меня глотком свежего воздуха в рутине повседневности. Я решил, что воспользуюсь советом надсмотрщика и познакомлюсь с ним. Итак, во время обычного утреннего обхода я остановился у двери с соответствующим номером, повернул в замке ключ и вошел в камеру.

Заключенный лежал на нарах в расслабленной позе, но при моем появлении тут же поднялся, спустил на пол длинные ноги и устремил на меня дерзкий, но настороженный взгляд, не предвещавший легкой беседы. С бледным скуластым лицом, рыжеватыми волосами и серо-голубыми кошачьими глазами, мускулистый и высокий, он, тем не менее, производил впечатление человека, обладающего каким-то физическим недостатком из-за слишком низко опущенных плеч. Какой-нибудь прохожий, встретив Мэлони на улице, принял бы его за обычного респектабельного мужчину довольно привлекательной наружности. Даже в уродливой арестантской робе этой гнилой тюрьмы он держался с определенным достоинством, что отличало его от остального сброда соседних камер.

– На здоровье я не жаловался, – вместо приветствия грубо произнес он. Этот хрипловатый резкий голос живо напомнил мне, что передо мной сидит гроза Лена-вэлли и Блюменсдайка, самый безжалостный головорез из тех, которые когда-либо грабили фермы или перерезали глотки их обитателям.

– Я знаю, – ответил я. – Но надзиратель Мак-Ферсон сказал, что у вас простуда, вот я и решил к вам зайти.

– А не пошли бы вы к черту вместе со своим Мак-Ферсоном! – закричал вдруг заключенный в неожиданном приступе ярости. – Ах да, – добавил он уже чуть спокойнее, – теперь давайте, бегите строчить доклад коменданту. Ну? Добавьте мне еще полгода или сколько там полагается… Вперед!

– Я не собираюсь писать на вас доклад, – миролюбиво возразил я.

– Восемь квадратных футов… – Он, похоже, пропустил мимо ушей мои слова и снова начал впадать в ярость: – Восемь квадратных футов, и даже тут я не могу жить спокойно! Обязательно найдется какая-нибудь гнида, которой, видишь ли, хочется поговорить, поглазеть… Да чтоб вас всех разорвало! – Он поднял над головой руки и затряс сжатыми кулаками, сопровождая свой жест потоком отборных ругательств.

– Странное у вас представление о гостеприимстве, – изо всех сил стараясь оставаться спокойным, произнес я первое, что мне пришло в голову.

К моему удивлению, он тут же замолчал и уставился на меня широко раскрытыми глазами. В том, что он так яростно отстаивал, а именно в его праве относиться к этой камере как к собственному жилью, я вроде бы не усомнился и это, похоже, стало для него совершенной неожиданностью.