Артур Дойл - Преступления и призраки (сборник)

Ничто, кроме оркестровой ямы, не отделяло меня от сцены. Я бы многое отдал, чтобы увидеть Джека, так как мне очень хотелось высказать все то, что лежало у меня на сердце весь день. Но моими соседями были твердолобый английский торговец, прибывший во Францию в поисках чего-либо, достойного быть импортируемым в Лондон, и юная леди, любительница театра, восхищенно взиравшая на артистов под надзором пожилой матери.

Я уже привык, несмотря на короткий срок знакомства, считать Генри своим настоящим другом. Думаю, что и мысли о его сестре заставляли мое сердце биться так тяжело, особенно когда я думал о дьявольской мстительности Лабласа.

Во время вступительной части я был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать внимание на своих соседей, особенно на торговца, высказывавшего все свои мысли по поводу французской театральной сцены.

– Мы, конечно, не можем сравниться с ними в легких комедиях, – разглагольствовал он, – в этом они сильны. Но когда речь заходит о Шекспире, о, тогда они теряются, сэр, полностью теряются. Если Вы видели Гамлета Макриди [39], сэр, и старшего Кина… [40]

Но эти воспоминания прервал поднимающийся занавес.

Первые сцены выглядели какими-то пресными. Перевод потерял суровую силу нашего прекрасного языка. Старые театралы заерзали на своих местах, перешептываясь, что что-то не так с их любимым актером.

Глаза Лабласа, казалось, были прикованы ко мне, взор казался хмурым и угрожающим. Черная обтягивающая одежда подчеркивала статную фигуру актера и была прекрасно подогнана, так что я не мог не думать о приближающемся трагическом акте.

Я воспрянул духом, когда на сцену вышел Генри. Он казался абсолютно спокойным, но я мог видеть опасный отблеск его глаз в моменты, когда он смотрел на своего коллегу-актера.

Яростная речь моего друга зажгла зрителей. От партера до балкона не было ни одного, кто бы не симпатизировал храброму юному дворянину из Дании, и эхо аплодисментов долго гуляло по залу.

Гамлет был забыт, главным в спектакле стал Лаэрт. Я никогда не забуду то яростное возмущение, с которым со сцены гремели слова:

– Бог мой! – прошептал торговец sotto voce [41]. – Сама природа звучит в его последних словах…

Генри вызывали на бис после четвертого акта, но именно в сцене на могиле Офелии он превзошел себя. Его гремящее «Отправляйся же к чертям!», брошенное в лицо Гамлета, вызвало аплодисменты, моя же душа ушла в пятки. К счастью, он удержал себя в руках и отпустил горло Гамлета.

Ответные обвинения Гамлета также были самой выразительной игрой актера. Весь зал с замиранием сердца следил за каждым словом, которым обменивались два героя.

– Для настоящей игры все-таки нужен английский актер, – продолжал отпускать реплики торговец, – но здесь и вправду есть нечто настолько настоящее, что я в восхищении!

Его сорокалетний опыт театрала подсказывал: сейчас он увидит что-то, абсолютно ему незнакомое.

Под громкие аплодисменты поднялся занавес: началась последняя сцена. Декорации были прекрасны. Грубая варварская красота датского двора предстала перед нами. Король и королева сидели в глубине сцены, под пологом пурпурного бархата, отороченного горностаем. Стены королевского зала были увешаны странными трофеями, привезенными издалека викингами. Посреди сцены было свободное место, по обе стороны которого столпились воины, придворные и прочие приживальцы королевского двора.

Лаэрт спокойно подпирал колонну, в то время как Гамлет стоял с уверенной улыбкой на лице, разговаривая с каким-то придворным.

Позади Лаэрта я смог увидеть Джека Латура в рыцарских доспехах, плохо подогнанных к его длинным конечностям. Он выглядел в них смешно, но лицо его имело такой вид, что при первом взгляде на безжалостные глаза статиста у любого пропадала улыбка.

Пробежавший было ропот изумления стих, весь зал со странным интересом наблюдал за приготовлениями героев. Ни звука не прозвучало в театре в момент, когда Озрик внес целую охапку театральных рапир. Я предполагал, что среди них скрыты настоящие рапиры, так как Гамлет некоторое время искал свою. Лаэрт же выбрал свое оружие безо всякой задержки.

– Господи! – сказал торговец, – оцените взгляд, выражение лица этого парня! Истинное чудо, никогда такого не видел!

Дуэлянты отсалютовали друг другу, и придворный, с которым говорил Лаблас, отступил за своего господина, в то время как Джек занял позицию за своим братом. Его честное лицо было белым от тревоги, а вместо длинного датского меча у его пояса висела рапира. Я знал, к чему он был готов.

Я оторвал взгляд от сцены в момент, когда дуэлянты стали сходиться, но взор мой сразу вернулся обратно, когда я услышал быстрые шаги и резкий звон столкнувшейся стали. Тишина в зале была столь всеобъемлющей, что дыхание бойцов могли услышать даже сидевшие на галерке.

Профиль темного, дикого лица Лабласа и высокая гибкая фигура его противника впечатались в мой разум, и я снова отвернулся, пытаясь унять свою нервозность.

Наступил короткий момент, когда звон рапир прекратился, и я услышал, как торговец пробормотал: «Какая прекрасная игра! Клянусь, я вижу кровь, текущую по ноге Лаэрта. Прекрасно, прекрасно! Чудесная работа!»

Я содрогнулся, но заставил себя посмотреть на то, как они вновь сошлись друг с другом. Больше я не отводил глаз от сцены до конца схватки.

Уровень бойцов был почти одинаков. Преимущество получал то один, то другой. Опыт и научный подход Лабласа были нейтрализованы дикой яростью атак его противника. По лицу Генри я видел, что он стремился довести дело до конца. Убить или быть убитым было его единственной мыслью.

Он ринулся на своего врага так яростно, что заставил его отступить через толпу придворных. Я заметил, что Лаблас сделал смертельно опасный выпад под рапиру противника, который Генри принял на свою левую руку, затем я увидел, как мой друг бросился вперед, после чего прозвучал стон и ударила струя крови. Гамлет, принц Датский, пошатываясь, прошел вперед, к краю сцены, после чего рухнул лицом вниз.

Зал замер. На некоторое время все потонуло в тишине, после чего от галерки до лож и от лож до партера зрители заревели. Это было спонтанное, общее чувство восхищения. Казалось, в ладоши бьет великан – все встали и аплодировали.

Это было лучшее представление года, лучшая дуэль на сцене, когда-либо бывшая в театре. Мой сосед-англичанин содрогнулся и, схватив меня за руку, сказал шепотом: «Я видел, что клинок вышел у него из спины!» – но все остальные аплодировали и аплодировали.