Майкл Муркок - Жилец с Дорсет-стрит

— И все-таки она вам не очень была по сердцу, а? — пробормотал Холмс, не отрывая глаз от рекламы вафель.

— Не стану скрывать, сэр, я находила ее немного… необычной. Иностранка, сэр, что тут скажешь. Испанка, я думаю. Но не ее цыганский вид беспокоил меня, нет. Я просто как-то никак не могла с ней поладить. Хотя она всегда была очень вежлива, и разговор у нее приятный. И виделись мы почти каждый день… хотя в церкви она при мне не бывала. А сюда заходила за всякой мелочью. Расплачивалась наличными и никогда не просила в долг. Не могу сказать, что она мне была симпатична, но казалось, это она содержит сэра Джеффри, а не наоборот. Поговаривали, что у нее бывают приступы гнева и что однажды она поколотила лакея, но сама я ничего такого не видела. Каждый день придет, перебросится со мной словцом, иногда купит газету, письма возьмет, если пришли, и — назад в поместье. Каждый день, сэр, и в дождь, и в снег. Крупная такая, здоровая женщина. Могла пошутить насчет того, сколько с ними хлопот, и с джентльменом, и с его домом, но они ей не в тягость. Касательно нее я только одну могу назвать странность. Когда болела, она ни за что не подпускала к себе врача. Поверите ли, сэр, так боялась врачей! До дрожи. Одно только предложение пригласить к ней доктора Шапиро вызывало у нее вопль, что «костоправа» не надо. И однако же она была именно тем человеком, в каком сэр Джеффри нуждался, ведь он был такой мягкий, и не как все, и вечно витал в облаках. С самого детства такой.

— А к старости он приобрел склонность к необоснованным страхам и странным поступкам, не так ли?

— Нет, насколько я знаю, ничего такого за ним не наблюдалось, сэр. Он как-то и не менялся вовсе. Вот кто был странный, так это она. Хотя последние годы он в основном сидел дома, и я видела его только изредка. Но когда видела, то по-прежнему он был такой милый и славный человек.

— Это чрезвычайно интересно, миссис Бек. Я вам крайне признателен. Пожалуй, мы возьмем четверть фунта ваших лучших леденцов… вон тех, мятных. Да, забыл спросить. Вы не помните, сэр Джеффри получал когда-нибудь письма из Америки?

— О да, сэр. Часто. Он очень их ждал, так она говорила. Я помню и конверт, и марки. Почти никто ему больше и не писал.

— А ответы свои сэр Джеффри тоже посылал через вас?

— Нет, сэр. Почтовый ящик у станции, оттуда письма и забирают. Вы увидите его, если пойдете в ту сторону.

— Миссис Галлибаста, полагаю, уже уехала из поместья?

— Через две недели после похорон, сэр. Мой сын донес ее вещи до станции. Она забрала все сразу. Сын сказал, тяжесть была такая, что если б он сам не был в Сент-Джеймсской церкви, когда отпевали сэра Джеффри, то подумал бы, что тот у нее в сундуке, сэр, уж простите мне мою вольность.

— Сердечно благодарю вас, миссис Бек.

Приподняв шляпу, Холмс поклонился. Я видел, что он оживлен именно в той манере, как бывало, когда он нападал на след и чуял добычу. Выйдя за дверь, он пробормотал:

— Приедем в Лондон, сразу зайдем на Бейкер-стрит, нужно порыться в моей картотеке.

Я взялся за вожжи и направил нашу лошадку к станции. Холмс погрузился в молчание и всю дорогу до Лондона не проронил ни слова. Привычный к особенностям моего друга, я не чинил помех упражнениям этого блестящего ума, а занялся международными новостями в изложении утренней «Телеграф».

Мистер Маклсворт присоединился к нам за чайным столом. Миссис Акройд превзошла самое себя, так вкусны были сэндвичи с копченым лососем и огурцом, ячменные лепешки и кексы. Из чаев мы пили «дарджилинг», нежный аромат которого всего лучше соответствует послеобеденному времени дня, и даже Холмс заметил, что чай наш не хуже, чем в лучших клубах, у Синклера или на Гровнер-сквер.

За нашей трапезой наблюдал великолепный «Персей» Феллини, которого Холмс, вероятно, затем, чтобы освещение было наиболее выгодным, установил на подоконнике того окна, что выходило на улицу. Мы пили чай словно в присутствии ангела. Мистер Маклсворт с выражением благоговения на лице придерживал поставленную на колено тарелку.

— Мне доводилось слышать о церемонии послеполуденного чаепития, но кто бы мог подумать, что мне доведется участвовать в ней с мистером Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном!

— Должен заметить, сэр, ни в чем таком вы не участвуете, — мягко заметил Холмс. — Это распространенное недоразумение среди наших американских родичей, что позднее чаепитие и послеполуденное чаепитие суть одно и то же. Между тем две эти совершенно разные трапезы происходят в разное время дня. В мое время позднее чаепитие имело место только в учебных заведениях и представляло собой ранний горячий ужин. Несколько позже то же наименование получил того же рода ужин, накрытый в детской. А чаепитие послеполуденное, с разнообразными бутербродами, иногда с лепешками, взбитыми сливками и клубничным джемом, устраивалось для взрослых, как правило, в четыре часа дня. Тогда как дети пили свой «поздний чай» в шесть. Причем, когда я был маленький, в числе блюд непременно присутствовали сосиски. — Холмса слегка передернуло.

— Благодарю за науку, сэр! — взмахнув тоненьким сэндвичем, шутливо отсалютовал ему техасец, и все мы расхохотались: Холмс, думаю, над своей педантичностью, а мистер Маклсворт — от облегчения, что переложил груз ответственности на другие плечи. — Так что ж, нашлась в Хай-Коггс какая-нибудь разгадка?

— Представьте себе, да! — ответил ему Холмс. — Мне нужно еще уточнить кое-что, но думаю, в целом дело разрешено. — И он усмехнулся, глядя, как расползается по физиономии американца выражение восторженного изумления.

— Разрешено, мистер Холмс?

— Разрешено, мистер Маклсворт, но пока не доказано. Доктор Ватсон, как всегда, внес бесценный вклад в мои умозаключения. Ведь это именно вы, Ватсон, обосновали причину, по которой этот джентльмен был вовлечен в это отвратительное и жестокое преступление.

— Значит, я был прав, мистер Холмс? Сэра Джеффри убили?

— Убили либо принудили к самоубийству, мистер Маклсворт, разница тут несущественная.

— И вы знаете, кто преступник?

— Думаю, да. Прошу вас, мистер Маклсворт, взгляните-ка вот на это. — Холмс вынул из внутреннего кармана сюртука пожелтелый листок бумаги. — По пути сюда мы заехали на Бейкер-стрит, чтобы я мог взять этот документ из моего архива. Прошу прощения, что он выглядит несколько… запыленным.

Недоуменно нахмурившись, техасец развернул сложенный вчетверо листок и прочитал вслух:

Дорогой Холмс, благодарю Вас за Вашу щедрую помощь в том, что касалось моего юного друга-художника… Нет никакой необходимости упоминать о том, что я перед Вами в неоплатном долгу… Искренне Ваш…

В замешательстве он поднял глаза на Холмса: