Рекс Стаут - И быть подлецом (сборник)

– Общая сумма.

– Так… Дайте подумать… Учитывая время в эфире – передачу транслируют около двухсот станций… производственные расходы… гонорары знаменитостей, участвующих в программе… примерно тридцать тысяч долларов в неделю.

– Вздор, – отрезал Вульф.

– Почему?

– Это же чудовищно. Свыше полутора миллионов в год.

– Нет, около миллиона с четвертью, учитывая летний перерыв.

– Даже если так. Полагаю, мисс Фрейзер получает существенную часть этой суммы?

– Весьма существенную. Об этом тоже все знают. Ее доля – примерно пять тысяч в неделю. Однако в какой пропорции она делит эти деньги со своим менеджером, мисс Коппел, это единственное, чего на радио не знает никто. По крайней мере, мне это неизвестно. – Голос Ричардса снова потеплел. – Знаете, мистер Вульф, если вы хотите оказать мне маленькую услугу взамен… Не могли бы вы сказать – конфиденциально, – для чего это вам нужно?

Но Вульф только рассыпался в благодарностях, а Ричардс был слишком хорошо воспитан – джентльмен до мозга костей, – чтобы настаивать на ответной услуге. Оттолкнув телефон, Вульф сказал мне:

– О господи! Миллион двести тысяч долларов!

Так как было очевидно, что именно он замышляет, я приободрился и послал ему улыбку:

– Да, сэр. Вы бы сделали прекрасную карьеру на радио. Могли бы читать стихи. Между прочим, если хотите послушать, как она отрабатывает свою долю, ее передача выходит в эфир каждый вторник и пятницу утром, с одиннадцати до двенадцати. Хотя бы узнаете, как это делается. Вам ведь это нужно?

– Нет. – Его голос стал хриплым. – Мне нужно получить работу, с которой я справляюсь лучше всего. Возьми блокнот. Инструкции будут довольно сложными – придется учитывать непредвиденные обстоятельства.

Я вытащил блокнот из ящика стола.

Сделав в субботу три безуспешные попытки дозвониться по номеру Маделин Фрейзер на Манхэттене, я наконец обратился за помощью к Лону Коэну из «Газетт», и он узнал для меня, что мисс Фрейзер и ее менеджер, мисс Дебора Коппел, проводят уик-энд в Коннектикуте.

Как благонамеренный гражданин (во всяком случае, законопослушный), я склонен желать полиции Нью-Йорка всяческих успехов в борьбе с преступностью. И тем не менее сейчас я искренне надеялся, что инспектор Кремер и его люди не раскроют дело Орчарда прежде, чем у нас будет шанс хорошенько с ним ознакомиться.

Судя по отчетам в газетах, которые я читал, Кремер пока не собирался трубить в рога, празднуя победу. Правда, никогда не знаешь, какую часть информации копы от газетчиков утаили. Так что я рвался в Коннектикут, чтобы вломиться без приглашения к Маделин Фрейзер. Однако Вульф наложил на эту затею вето, приказав мне ждать до понедельника.

К полудню в воскресенье он дочитал поэтический сборник и рисовал лошадей на листках из своего блокнота, проверяя теорию, которую где-то вычитал: якобы по тому, как человек рисует лошадь, можно узнать его характер.

Я покончил с формами 1040 и 1040-ES и, приложив к ним чеки, отправил по почте. После обеда немного поболтался на кухне, слушая, как Вульф и Фриц Бреннер, наш повар, наше сокровище, спорят о том, ставрида или средиземноморский тунец больше подходит для vitello tonnato [3] – лучшего (в исполнении Фрица), что можно приготовить из нежной молодой телятины.

Наконец мне наскучила их дискуссия. В любом случае у нас не было средиземноморского тунца. И я поднялся на верхний этаж, в оранжерею, устроенную на крыше. Там я провел пару часов с Теодором Хорстманом, обсуждая орхидеи.

Потом, вспомнив, что из-за свидания с дамой не смогу провести в оранжерее весь вечер, я спустился на первый этаж, вошел в кабинет, взял газеты за пять дней и, усевшись за свой стол, прочел все, что имело отношение к делу Орчарда.

Когда я закончил читать, у меня не осталось сомнений, что в понедельник в утренних выпусках я не увижу заголовка, извещающего: полиция покончила с этим делом.

Мне удалось договориться о встрече только на три часа дня в понедельник. В назначенное время я вошел в вестибюль жилого многоквартирного дома в верхней части Семидесятых улиц, между Мэдисон-авеню и Парк-авеню.

Обстановка тут была будто во дворце, куда ковры покупают акрами, однако, как это часто бывает, впечатление несколько портила резиновая дорожка. Очевидно, ее расстелили из-за дождя на улице, но дворец есть дворец. Если на ковре появились грязные мокрые следы, вышвырните его к чертям собачьим и постелите другой. Вот каковы дворцовые обычаи!

Я сказал величественному привратнику, что зовусь Арчи Гудвином и что меня ждет мисс Фрейзер. Он вытащил из кармана клочок бумаги, сверившись с ним, кивнул и осведомился:

– Ну?.. И это все?

Я вытянул шею и прошептал ему прямо в ухо:

– Овсянка.

Он снова кивнул, сделал знак лифтеру, стоявшему у двери лифта, в пятнадцати шагах от нас, и четко произнес: «Десять „бэ“».

– Скажите, – спросил я, – пароль ввели только после убийства или так было всегда?

Смерив меня ледяным взглядом, он повернулся ко мне спиной. Я сказал ему в спину:

– Это обойдется вам в пятицентовик, который я собирался дать.

С лифтером я решил не говорить вообще. Он тоже безмолвствовал. Выйдя из лифта на десятом этаже, я очутился в закутке не больше лифтовой кабины – еще один дворцовый фокус. На двери слева было написано «10A», на двери справа – «10B». Лифтер дождался, пока я нажму кнопку на второй двери и меня впустят в квартиру, и только тогда уехал.

Женщина, впустившая меня, лет двадцать назад вполне могла быть чемпионом по борьбе. Она буркнула: «Извините, я спешу» – и понеслась куда-то. Я крикнул вдогонку: «Моя фамилия Гудвин!», но реакции не последовало.

Сделав четыре шага, я снял пальто и шляпу и бросил их на стул. Затем огляделся. Это было что-то вроде большого квадратного холла. Слева и напротив меня виднелись двери. Справа взгляду открывалась ничем не отгороженная огромная гостиная, обставленная многочисленной и разномастной мебелью.

В силу профессии глаз у меня наметанный, и я могу запомнить что угодно, от сложной уличной сцены до пылинки на воротнике человека, но и мне не по плечу дать точное описание этой комнаты. Два предмета обстановки бросались в глаза: бар, сверкавший хромом и красной кожей, с такими же табуретами, и массивный старинный стол из черного ореха с резными ножками. Они давали представление о стиле жилища.

Никто не показывался, но слышались голоса. Я поискал, куда бы сесть, не нашел подходящего стула и устроился на диване длиной десять футов и шириной четыре фута, обитом зеленой джутовой тканью. Поблизости стоял стул, обтянутый розовым шелком с вышивкой.

Я как раз прикидывал, какую лошадь нарисовал бы субъект, обставлявший эту комнату, когда через дверь в дальней стене вошли двое мужчин, молодой красавец и лысый субъект средних лет. Оба были нагружены фотоаппаратурой, включая треногу.