Джун Томсон - Тетради Шерлока Холмса (сборник)

– Разумеется, мистер Холмс, – согласился Лестрейд, уже совершенно расслабившись, вытянув ноги к камину и вертя в руках стакан с виски.

– Я подробно расспросил мадам Монпенсье об ее отношениях с падчерицей, и она дала мне полный (по крайней мере, на первый взгляд) отчет, который я сейчас кратко перескажу вам. Для этого нам придется перенестись на несколько лет назад, в те времена, когда еще был жив сам мсье Монпенсье.

Этот преуспевающий банкир всю жизнь прожил холостяком. Женился он уже после пятидесяти. Его избранницей стала вдова по имени Карэр, унаследовавшая значительное состояние после смерти своего первого мужа, отца ее единственного ребенка – дочери Люсиль, чье таинственное исчезновение мы, собственно, и расследуем. Оба этих господина работали в банке «Континенталь»: мсье Карэр был директором главной конторы в Париже, мсье Монпенсье – главой лондонского подразделения, располагавшегося на Ломбард-стрит. Они были в дружеских отношениях, но из того, что рассказала мне утром мадам Монпенсье, следует, что мадам Карэр и ее дочь были не слишком хорошо знакомы с мсье Монпенсье. Он был убежденным холостяком с давно устоявшимися привычками. Впрочем, после смерти мсье Карэра мсье Монпенсье, помогавший его вдове улаживать наследственные дела, стал проявлять к ней внимание, что привело к неизбежным последствиям. Они полюбили друг друга и через два года поженились. Мадам Карэр превратилась в мадам Монпенсье и вместе с дочерью переехала в Лондон, в дом в Хэмпстеде. Девочке было тогда около одиннадцати лет.

К несчастью, отношения между мсье Монпенсье и его падчерицей не заладились с самого начала. Мадемуазель Карэр, очень любившая отца, была оскорблена тем, что мсье Монпенсье занял его место. Шесть лет спустя положение осложнилось кончиной ее матери. В довершение всего мсье Монпенсье снова женился – на той самой женщине, которая теперь носит его имя и живет в хэмпстедском доме.

Падчерица восприняла это как новое предательство, в то время как мсье Монпенсье считал свою женитьбу правильным решением, ибо мадемуазель Карэр взрослела и семейная обстановка постепенно накалялась.

Вы видели ее фотографию, Уотсон, и наверняка подумали, что с этой девушкой было не так-то просто сладить. День ото дня она проявляла к отчиму все большую враждебность, так что он просто не знал, что с ней делать. Своих детей у него не было, большую часть жизни он был одинок, а потому решил, что падчерице нужна мать, и, не мудрствуя лукаво, стал приискивать себе новую жену. Худшего выбора он сделать не мог, даже если бы попытался. Его избранница приходилась покойной мадам Монпенсье троюродной сестрой. Мсье Монпенсье рассудил, что эта старая дева, женщина здравомыслящая и волевая, к тому же находившаяся с его падчерицей в дальнем родстве, станет ей подходящей матерью и сумеет добиться от упрямой Люсиль Карэр дочернего смирения и покорности.

– Невероятно, Холмс, – воскликнул я, поражаясь его рассказу, однако ощущая некоторое злорадство, которое Холмс, судя по косому взгляду, брошенному им в мою сторону, явно разделял. – Неужели мадам Монпенсье чистосердечно поведала вам обо всем этом?

– Не напрямую, разумеется, но я без труда дорисовал картину. Обнаружение тела в саду, без сомнения, явилось для нее ужасным потрясением и, возможно, пробило брешь в ее обороне, хотя, когда мы разговаривали с ней сегодня, она изо всех сил старалась не показать этого. Кстати, супруги Доде появились в этом доме именно после повторной женитьбы мсье Монпенсье. Мадам Доде состоит в родстве с нынешней мадам Монпенсье. Видимо, мадам Монпенсье, словно бывалый генерал, нуждалась в подкреплении, которому она могла бы доверять.

– А медальон, Холмс? Что она сообщила о нем?

– Ах, медальон! – задумчиво отозвался Холмс. – По моему описанию она сразу опознала в нем вещь, принадлежавшую мадемуазель Карэр. Кажется, этот медальон ей подарил отец на десятый день рождения. Он был специально заказан у парижского ювелира. Внутри хранились фотографии ее родителей. Это был последний подарок отца, поэтому мадемуазель Карэр им очень дорожила и носила не снимая. Возможно, Люсиль нарочно выставляла его напоказ, чтобы позлить мачеху и напомнить, что та незваная гостья в их семейном кругу.

Тут что-то в тоне Холмса заставило меня спросить:

– Значит, медальон доказывает, что тело действительно принадлежит мадемуазель Карэр?

Не успел Холмс ответить, как Лестрейд раздраженно бросил:

– Ну конечно! Я в этом и не сомневался. Лично мне хочется знать другое: что эта мадам, как ее там, говорит об исчезновении падчерицы? Они поссорились?

– Ведете к тому, что это мадам Монпенсье ее убила? Вы так считаете, инспектор?

Смущенный прямолинейными вопросами Холмса, Лестрейд потупил взгляд.

– Что ж, она не скрывала, что между ними не все было гладко, – неохотно продолжал Холмс. – Даже призналась, что они порой ругались. Что же до бурных ссор, то мадам Доде, которая побывала здесь до вас, Лестрейд, подробно и откровенно рассказала об одном происшествии, имевшем место около полутора лет назад. Это случилось июньским вечером. Мадам Монпенсье и ее компаньонка мадемуазель Бенуа сидели в гостиной, мадемуазель Карэр находилась наверху, у себя в спальне, а супруги Доде на кухне, располагающейся в полуподвальном этаже, мыли посуду, оставшуюся после ужина. В этот момент посыльный принес письмо. Мадемуазель Бенуа взяла его и передала мадам Монпенсье. Та, посмотрев на имя, указанное на конверте, убрала его в карман. Минуту спустя мадемуазель Карэр спустилась вниз и захотела взглянуть на послание. Она явно ждала письма и слышала, как в дверь позвонили. Мадемуазель Бенуа, в общем не погрешив против истины, ответила, что письмо забрали.

То ли мадемуазель Карэр повела себя слишком дерзко, то ли сама мадам Монпенсье держалась чересчур высокомерно, мы никогда уже не узнаем, однако мачеха отказалась отдавать падчерице письмо, если та не согласится тут же вскрыть его и прочитать вслух. За этим последовала перебранка, да такая шумная, что ее было слышно даже внизу, на кухне. Мадемуазель Карэр обвинила мачеху в том, что та перехватывает ее письма, а мадам Монпенсье заявила, что отвечает за нравственный облик падчерицы, покуда та остается в ее доме.

– Нравственный облик! – повторил я. – О, Холмс, какие ужасные вещи она говорила!

– А каково это было слышать молодой женщине двадцати двух лет от роду, уже достигнувшей совершеннолетия и самостоятельно распоряжавшейся значительным состоянием, унаследованным ею от родителей! Можете представить, какое воздействие это возымело на мадемуазель Карэр, особенно если учесть, что несколькими днями ранее мачеха вынудила ее бросить уроки рисования, которые она посещала в художественном училище в Кенсингтоне [64].