Джун Томсон - Тетради Шерлока Холмса (сборник)

Холмс взял увеличительное стекло, поднес картину к окну и стал тщательно изучать ее при ярком дневном свете. Завершив осмотр, он передал лупу мне, но даже с ее помощью разглядеть изображенную сцену было очень трудно. Я сообщил об этом Холмсу, и тогда он прибегнул к совершенно безответственному, если не сказать топорному, методу, как показалось мне вначале. Взяв белую льняную тряпку, он поднес ее к губам и смочил слюной, а затем протер ею небольшой участок картины.

– Холмс! – вырвалось у меня, но не успел я и глазом моргнуть, как он повторил свой варварский маневр, а затем передал картину мне.

– Теперь смотрите, Уотсон!

Я взглянул на полотно и поразился. Тот участок холста, с которым он обошелся столь немилосердно, неожиданно преобразился и посветлел, будто грязное окно после того, как его протерли влажной тряпкой. Бесцветная муть уступила место четкому изображению одной из женских фигур в центре картины. Это была молоденькая белолицая девушка со светлыми волосами, уложенными на макушке в затейливую прическу. Несколько минут она улыбалась мне, затем слюна высохла, образ померк, и я опять видел только смутный абрис фигуры, покрытый коричневым налетом грязного старого лака.

Холмс расхохотался:

– Дорогой Уотсон! Если бы вы видели свое лицо! Вы были само замешательство и недоумение.

– Настоящий мираж, Холмс! – ответил я. – Только что изображение было здесь – и вот его уже нет! Но отчего?

– Все довольно просто. Слюна является слабым растворителем. Если протереть ею поверхность старого лака, который со временем загрязняется и темнеет, нижний живописный слой ненадолго проявляется. Однако слюна высыхает, эффект пропадает, и остается лишь размытое пятно. Это старый прием, им пользуются антиквары, когда к ним попадает потемневшее полотно. Хотите попробовать сами, Уотсон? – добавил Холмс, отдавая мне льняную тряпицу. – Потом мы смоем слюну небольшим количеством чистой воды.

Хотя мне, как врачу, претил негигиеничный холмсовский метод, я был очарован его результатом и, выбрав для эксперимента лицо второй фигуры, стоявшей чуть позади первой, обильно поплевал на тряпицу и протер ею холст. Грязь исчезла, и передо мной предстала цветущая девушка с сосредоточенным лицом, в белом чепце служанки на темных волосах.

Мое изумление было столь велико, что я уже собирался продолжить эксперимент, но Холмс, посмеиваясь, отобрал у меня тряпку и протер два расчищенных нами участка губкой, с помощью которой он удалял бумагу.

– Вы увлеклись, приятель! – шутливо выбранил он меня. – Теперь надо осмотреть раму. Полагаю, мы найдем еще улики.

– Какие улики? – спросил я. Мне было сложно представить, что интересного там можно отыскать. Рама была изготовлена из дерева; в противоположность лицевой ее стороне, вызолоченной и украшенной причудливой резьбой, оборотная была совершенно гладкой, если не считать нескольких случайных мазков позолоты вдоль кромок.

– Взгляните, – сказал Холмс, протягивая мне лупу, но даже с ее помощью я не увидел ничего, что могло бы хоть как-то сойти за улики: передо мной была лишь шершавая поверхность древесины.

Холмс склонился над моим плечом и, тыча в раму длинным пальцем, нетерпеливо воскликнул:

– Вот, приятель! Вот еще! И еще!

В том месте, куда он указывал, виднелись маленькие гвоздики, вбитые под углом с внутренней стороны рамы: они удерживали холст в нужном положении.

– Вы имеете в виду гвозди, Холмс? – спросил я.

– Отчасти, Уотсон. Вы недалеки от разгадки. Что вы видите, кроме них?

– А! – воскликнул я, наконец заметив, что рядом с некоторыми гвоздиками имелись царапины – совсем свежие, если судить по более светлому цвету древесины. – Раму случайно повредили, когда вынимали гвозди или, наоборот, вновь забивали их на место.

– И значит?.. – подсказал Холмс.

– Значит, тот, кто подделал Констебла, сперва вытащил гвозди, вынул из рамы холст и вставил его снова оборотной стороной наружу.

– И?

– В самом деле, Холмс! – запротестовал я, понемногу начиная раздражаться. – Что тут еще можно сказать?

– Только то, что человека, который вытаскивал гвозди, явно не назовешь опытным багетчиком. Например, это могла быть миссис Конк-Синглтон.

– Да, разумеется, – согласился я, слегка раздосадованный тем, что все так просто объяснилось. – Это все?

– Не совсем, – смеясь ответил Холмс. – Есть еще одна деталь. Если вы посмотрите на верхнюю часть оборота рамы, то заметите там каплю засохшего клея с приставшим к ней клочком бумаги.

Так оно и было. Вновь наведя увеличительное стекло на раму, я сразу увидел маленький коричневый шарик, твердый и блестящий, словно загустевший сироп. На него налип какой-то крошечный белый кусочек.

Признаюсь, я не понял, что такое это могло быть, но удержался от вопроса: Холмс уже торопливо натягивал пальто.

– Куда же вы? – воскликнул я.

– В галерею мистера Касселла, конечно. Поторопитесь, Уотсон.

– О, Холмс! – разочарованно протянул я. – Мы с Сэрстоном [9]условились в полдень встретиться в клубе, чтобы вместе пообедать и сыграть на бильярде. Теперь уже поздно телеграфировать ему и отменять встречу.

Холмс похлопал меня по плечу:

– Не беспокойтесь, дружище! В любом случае, расследование не закончено. Позднее вы опять примете в нем участие, обещаю вам. А я, разумеется, расскажу вам обо всем, что сумею разведать в ваше отсутствие.

Холмс сдержал слово. Когда я вернулся из клуба, он был уже дома и сообщил мне весьма любопытные вещи.

Услыхав имя Конк-Синглтона, мистер Касселл оживился и поведал Холмсу все, что знал об этом господине, который был немного известен в художественной среде. Этот удалившийся от дел банкир обладал небольшим состоянием. Купив однажды задешево ценную, но ранее неизвестную картину, он вообразил себя крупным знатоком и начал усердно посещать аукционы, скупая невзрачные полотна в надежде повторить успех и с выгодой перепродать приобретенные работы. Некоторые антиквары смеха ради издевались над ним: взвинчивали цену, а потом отказывались от борьбы и уступали ему бросовые холсты по непомерной стоимости. В итоге он разорился и умер банкротом.

О миссис Конк-Синглтон мистер Касселл мало что смог рассказать. Она намного младше мужа, талантливая художница-самоучка, получившая кое-какие профессиональные навыки. Когда супруг оказался на мели, она пополняла семейный бюджет, продавая свои работы, в основном пейзажи, по весьма скромным расценкам. После несчастного случая, изуродовавшего ее лицо, она сделалась затворницей и редко выходит за порог своего дома в Бейсуотере.

– А что же с картиной? – полюбопытствовал я.

– Ах, картина! – усмехнулся Холмс. – Мистер Касселл получит разрешение миссис Конк-Синглтон и произведет профессиональную расчистку, а кроме того, спросит у нее, что за ярлык, возможно, был приклеен на обороте рамы – там, где остался засохший клей. А пока нам остается только ждать.