Джун Томсон - Метод Шерлока Холмса (сборник)

Наличие веревки должно было бы успокоить меня, но, глядя, как она, подрагивая, медленно ползет от кровати по полу до окна, скрываясь в вечерней тьме, я думал, что она не сможет выдержать вес Холмса в случае, если он потеряет равновесие.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, Холмс наконец очутился в сравнительной безопасности, ступив на соседний подоконник. Он простоял там несколько долгих мгновений, разминая затекшие от напряжения пальцы. Его лицо находилось совсем близко к оконному стеклу, и у меня сложилось впечатление, будто он воспользовался этой паузой не только для того, чтобы передохнуть, но и затем, чтобы рассмотреть, что делается в комнате. Через пару секунд он взглянул на меня и прижал палец к губам, веля мне хранить молчание, затем вновь отвернулся и начал тянуться к наличнику следующего окна.

Стараясь мысленно отвлечься от его рискованной прогулки, я принялся считать секунды себе под нос и успел досчитать до двухсот шестнадцати, прежде чем Холмс достиг цели и шагнул с узкого карниза на подоконник спальни барона.

Какая удача – окно оказалось не заперто! Обрадовавшись, я счел это хорошим предзнаменованием, сулившим успешный исход всему нашему предприятию. Через несколько секунд Холмс тихо приоткрыл оконную раму и соскочил с подоконника в комнату. Почти сразу после этого слабо дернулась веревка: это означало, что он отвязал ее. Мы с Оскаром снова втащили ее в нашу комнату.

Я смотрел на лежавший на полу моток с тем же ужасом, с каким разглядывал бы ядовитую змею, ибо передо мной наконец предстала страшная правда: наступила моя очередь обвязать веревку вокруг талии, пропустить через плечо и вылезти в окно.

Я провел на подоконнике целую вечность, нащупывая карниз носком ботинка на резиновой подошве (слава богу, эти подошвы и впрямь придали мне устойчивость). Рукой же я отчаянно цеплялся за край фронтона, словно утопающий за спасательный круг. Понимая, что если я взгляну вниз, то совершенно потеряю самообладание, я стал смотреть перед собой, прямо в лицо Оскару, который стоял у раскрытого окна и тоже смотрел на меня, готовясь травить веревку, как только я начну продвигаться по уступу.

Я думаю, именно выражение его лица в конце концов заставило меня пошевелиться. На этом лице явственно читался ужас, вызванный моим безвыходным положением, словно оно, как в зеркале, отражало чувства, по-видимому написанные и на моей физиономии. Я осознал, что передо мною сейчас два пути: либо с позором отступить, либо последовать за Холмсом.

Я выбрал второй, руководствуясь скорее гордостью, чем мужеством. Если сумел Холмс, значит, и я сумею. Я просто обязан был это сделать.

Приняв это решение, правой ногой я нащупал край карниза и тотчас содрогнулся, осознав, насколько он узок. Но я понимал, что на попятный идти нельзя, и сделал первый шажок вбок, прижавшись телом к кирпичной стене.

Кирпичи – вещь заурядная и привычная. В Лондоне или любом другом городе их встречаешь всюду и не задумываешься о том, каковы они при ближайшем рассмотрении. Но когда замечаешь их в дюйме от своего носа, то совершаешь настоящее открытие! Я видел их пористую, зернистую поверхность, окрашенную преимущественно в коричневато-красный цвет, но испещренную неровными пятнами разных оттенков, от темно-розового до лиловато-черного. Я также видел светлые бороздки строительного раствора, скреплявшего их, совсем не гладкого, каким он кажется на расстоянии, но дырчатого и неровного. Я даже ощущал исходящий от них запах сажи и отсыревшей угольной крошки.

Я не думал ни о стене отеля, простиравшейся надо мной, ни о светящемся куполе зимнего сада, который находился под моими ногами.

По мере того как мои ноги медленно продвигались вбок, моя правая рука медленно и осторожно, точно краб, ползла по стене, стараясь нащупать край фронтона над окном соседней комнаты, где спал телохранитель барона Клейста. Невозможно описать словами, какое облегчение я ощутил, когда мои пальцы коснулись каменного наличника. В тот миг я понял, что испытывает альпинист, успешно добравшийся до вершины опасного скалистого утеса.

Наконец мои ноги вслед за рукой добрались до окна, и я сумел постепенно переставить их, одну за другой, на широкий, надежный подоконник.

Подобно Холмсу, я несколько минут отдыхал здесь, в первый раз ощутив боль в затекших мышцах рук и ног. Так же как Холмс, я приник к оконному стеклу и увидел то, что побудило его прижать палец к губам.

Хотя шторы на окне были плотно задернуты, сквозь оставшуюся между ними щелочку размером не толще карандаша мне удалось заглянуть в комнату. Правда, я мало что сумел рассмотреть, кроме полоски цветастых обоев, а также куска постельного покрывала кремового цвета и деревянной планки кровати, похожей на стоявшую в соседней комнате – ту, к которой Оскар привязал веревку. Больше я ничего не увидел, но смятое покрывало свидетельствовало о том, что кто-то (очевидно, Игорь) лежит или недавно лежал на нем. Это зрелище заставило меня остро ощутить зловещее могущество отсутствующего барона и продолжить движение, хотя обитатель этой комнаты вряд ли что-нибудь слышал из-за звуков оркестра, игравшего в зимнем саду, и уличного шума, доносившегося с Пиккадилли.

Облегчение, которое я почувствовал, добравшись до первого окна, было сущей ерундой в сравнении с тем шквалом эмоций, который захватил меня, когда я достиг второго.

Холмс оставил подъемную раму открытой и ждал меня внутри, чтобы помочь мне слезть с подоконника.

Он ничего не сказал, так как вообще редко выражал свои чувства, но на его лице после моего благополучного появления светилась такая радость, что никакие слова были не нужны. А когда он схватил мою руку и крепко сжал в своих руках, проговорив одними губами: «Превосходно, Уотсон!», я заметил в его глазах восхищение и гордость. В такие моменты я чувствовал, что Холмс мне ближе всех на свете, не считая, конечно, моей дорогой супруги.

Он уже успел нацарапать для меня коротенькую записку, в которой значилось: «Игорь в соседней комнате. Покараульте его».

Холмс указал на дверь, соединявшую обе комнаты. Я кивнул, давая понять, что знаю об Игоре, а затем тихонько подкрался к двери и опустился перед ней на колени. Замочная скважина предоставляла мне более широкие возможности для обзора, чем узкая щелочка между шторами. Я видел б́ольшую часть кровати и ноги растянувшегося на ней человека. Кроме того, до меня доносился резкий запах русской папиросы и шелест переворачиваемых газетных страниц.

Пока я наблюдал за соседней спальней, Холмс, как я убедился, время от времени оборачиваясь через плечо, тоже не сидел на месте. Дверцы большого шкафа, близнец которого стоял в спальне Оскара, были уже открыты (впрочем, Холмс мог подобрать к ним ключи еще до моего появления), а теперь он вытащил из шкафа небольшой кожаный саквояж, откуда достал металлический ящик, покрытый черным лаком и перетянутый прочной стальной полосой, в центре которой располагались три замочные скважины.