Марджери Аллингем - Дело покойника Свина

Я перехватил полный ужаса взгляд Лео и, заинтересованный, подвинулся ближе к нему. Поппи посмотрела на Лео.

— Вы ему об этом не говорили? — спросила она. — Надо сказать. Иначе это уже будет нечестно.

Лео старательно избегал моего взгляда.

— Собирался сказать. Кемпион здесь всего каких-то полчаса.

— Скрыть хотел, — отрезала Поппи с сокрушительной прямотой, — а это ни к чему хорошему не приведет. Вот когда узнаем правду, — наивно добавила она, — тогда и решим, в чем признаваться, а в чем нет.

Вид у Лео был растерянный, и он явно хотел что-то ответить, но она его перебила.

— Это было так, — доверительно поведала она, дружески, хотя и без особого темперамента, похлопав меня по руке. — Пара моих самых отчаянных старичков придумала вчера вечером дьявольский план. Решили напоить Гарриса, а когда тот будет уже тепленький, поговорить с ним по-мужски, тогда в наплыве дружеских чувств он подпишет документ, подготовленный ими заранее, в котором он отказывается от своих прав, или… как там это называется?

Она замолчала и посмотрела на меня с сомнением, по-моему, вполне обоснованным. Поскольку я и бровью не повел, она двинулась дальше.

— Я с этим не согласилась, — проговорила она серьезно. — Я сказала им, что это глупо и к тому же не совсем честно. Они, однако, возразили, что Гаррис тоже не был честен с нами, что, само собою, правда, и просидели с ним вчера весь вечер. Может, что-нибудь и вышло бы, но он вместо того, чтобы размякнуть, становился только все злее и злее — знаете, с некоторыми бывает и так — и прежде, чем они успели ублажить его, уснул, поэтому им пришлось помочь ему добраться до постели. С утра его ужасно мучило похмелье, и он решил вздремнуть на свежем воздухе. Все утро он с места не сдвинулся, а потом на него свалилась эта проклятая штука.

— Неприятно, — пробормотал Лео, — ужасно неприятно.

Поппи перечисляла мне имена заговорщиков. Все сплошь почтенные люди, которые могли бы вести себя и поумнее. Словно все они вернулись во времена студенчества, и я уж хотел как-то помягче намекнуть об этом Поппи, но она прервала меня.

— Инспектор, которого прислал Лео, — такой милый человек, надеется получить повышение, во всяком случае намекал мне на это — вытянул из слуг все, что можно было, но ничего толком не выяснил да и не мог выяснить, учитывая умственные способности бедняжек. Будет грандиозный скандал. Это ведь должен был сделать кто-то из гостей, а у меня здесь бывают одни порядочные люди.

Я не ответил, потому что в этот момент в комнату вошла девушка с невыразительным лицом, явно не выглядевшая достаточно сообразительной, чтобы сбросить вазу или что бы то ни было еще именно на самого нежелательного гостя, и сообщила, что, если есть тут некий мистер Кемпион, так его вызывают к телефону.

Я был убежден, что это звонит Дженет, и направился в холл, полный приятного ожидания. Едва я взял в руки трубку, бодрый голос телефонистки произнес: «Вас вызывает Лондон».

Учитывая, что я выехал из города в Хайуотерс неожиданно и всего пару часов назад и что никто на свете, кроме Лагга и Лео, не знал, что я нахожусь в «Рыцарской серенаде», я решил, что произошла какая-то ошибка, и намекнул на это телефонистке.

— Нет, все правильно, вас вызывает Лондон, — повторила она с ласковой терпимостью, — Не вешайте трубку, с вами будет говорить Лондон.

Я не вешал трубку и притом довольно долго.

— Алло, — сказал я наконец. — Алло, Кемпион слушает.

Мне никто не ответил, послышался только слабый вздох, а потом кто-то на другом конце провода положил трубку. Это было все.

Странное и порядком обеспокоившее меня приключение.

Прежде чем вернуться к остальным, я поднялся на самый верхний этаж, чтобы взглянуть на карниз. Там никого не было, и большинство дверей оказались распахнутыми, так что я без труда нашел место, где стояла ваза Свина.

Место это было как раз перед кладовой, и, по-моему, ваза здорово мешала свету попадать туда. Уже беглый осмотр убедил меня в том, что любую версию, сваливающую вину на неловкого голубя или легкомысленную кошечку, можно сразу отвергнуть. Карниз порос мхом, за исключением проплешины, на которой покоилось основание вазы. Этот коричневый квадрат был чист, если не считать пары мертвых жуков, обычно встречающихся под камнями; посредине квадрата была небольшая выемка, в которую ради вящей безопасности входил выступ на дне вазы.

О том, что ваза упала случайно, не могло быть и речи. Сильный и энергичный человек должен был сначала приподнять ее и только потом сбросить вниз.

Насколько я мог судить, ничего достойного внимания там не было, разве что мох на краю карниза оказался влажным, но о том, как важно это обстоятельство, мне тогда еще и не снилось.

Я вернулся в салон. От природы человек неприметный, я к тому же вошел тихо, поэтому ни Лео, ни Поппи не обратили на меня внимания. Зато я расслышал их слова, произносимые громко и с чувством.

— Дорогая моя, поверьте, я не хочу совать свой нос в ваши личные дела — у меня этого и в мыслях нет — но это был естественный вопрос. Черт возьми, Поппи, этот тип — явный проходимец, а я вижу, как он выходит отсюда с таким видом, будто дом принадлежит ему. Но если вы не хотите сказать мне, кто это, то и не говорите.

Поппи смотрела на него. Лицо у нее раскраснелось, на глазах появились слезы от негодования.

— Он пришел из деревни… продавал бланки для… для игры в вист, — ответила женщина, а я подумал, что она и соврать-то, как следует, не умеет.

Потом я, конечно, сообразил, о чем это они с Лео беседуют.

Я осторожно откашлялся, Лео обернулся и виновато взглянул на меня. Вид у него был несчастный.

— Ага, — проговорил он растерянно, — ага, Кемпион. Надеюсь, никаких дурных известий?

— Вообще никаких, — ответил я, не погрешив против правды.

— Так это же хорошо! Это просто отлично, мой мальчик! — вдруг шумно обрадовался он, встал и с излишним энтузиазмом хлопнул меня по плечу. — Отсутствие известий — лучшее известие. Так ведь говорится, верно? Именно так. Поппи, дорогая, нам уже пора идти. Знаете, ждем гостей к ужину. До свидания! Пошли, Кемпион. Ну, я рад, что у тебя добрые вести.

Старина явно болтал чушь, и мне стало жаль его. Поппи все еще продолжала сердиться. Лицо ее было покрыто румянцем, а глаза полны слез.

Мы вышли.

Я снова притащил Лео на газон и еще раз осмотрел вазу. Выступ был цел и выдавался из гладкого дна дюйма так на два с половиной.

Лео задумчиво посмотрел на меня, когда я обратил на это его внимание, но, видимо, думал о чем-то своем, потому что мне пришлось дважды изложить ему мои нехитрые соображения, прежде чем он понял их смысл.

Когда мы ехали по аллее, он взглянул на меня еще раз и удрученно пробормотал: «Щекотливое обстоятельство».