Мишель Лебрюн - Смерть молчит [Смерть молчит. Другая жена. Коммерческий рейс в Каракас]

— Не бойся, девочка, — сказал я. — Не бойся его ненавидеть. А теперь забудь о нем и о фонде тоже забудь. Ничего этого тебе не надо.

Собирался добавить: ведь у тебя есть я. Но тут я вспомнил про Анжелику и благоразумно промолчал. Нет, не годится повторять это до тех пор, пока не докажу ей, что думаю так всерьез.

Замерев на миг, она долгим, нескрываемо испытующим взглядом оглядела меня.

— Я всегда хотела быть достойной своего отца. Теперь же полагаю, это было не самое возвышенное желание, как ты думаешь?

Я улыбнулся ей, подумав: «Это хорошо. С ней все обойдется».

— Беги, моя девочка, — сказал я, — и принеси те книги. Постарайся вернуться, когда попадется птичка.

Проводив ее, я вернулся в гостиную и налил себе стаканчик. Дрожал всем телом, но это состояние не могло погасить ни моего нового, сильного чувства уверенности в себе и Бетси, ни убежденности, что с помощью Макгайра сумею справиться с положением. Подумал об Анжелике. Может быть, ее отпустят еще сегодня вечером… она будет свободна… Как приятно думать о ней спокойно и по-дружески. Наконец-то на свой первый брак и наши отношения после него я мог смотреть непредвзято, спокойно, без горечи. Понял, почему она ушла от меня, и осознал, что в ослеплении богатством Кэллингемов я был точно так же глуп и наивен, как Анжелика в ее жалости к таким человеческим отбросам, какими были Чарльз Мэйтленд и Джимми Лэмб. Теперь я мог бы признаться, что меня потянуло к ней, когда она вдруг снова объявилась; мог бы даже признаться, что для меня — для какой-то части меня — она всегда будет желанной. После всего, что произошло, я легко мог справиться с мыслью о том, что она и в самом деле прекрасный человек. Эти прискорбные события испытали ее. Испытали и меня. Оба мы испытание выдержали. Теперь можем спокойно идти дальше. Каждый своим путем.

Вскоре пришел Макгайр. Притащил громадный портфель. Даже смешно было видеть, как он пышет задором и строит планы.

С Полем объясняться я буду сам, а он в соседней комнате засядет с магнитофоном. Тут он извлек его из портфеля. Все это казалось мне слишком похожим на кино, но тем не менее мы так и сделали. Я разместил его в столовой, примыкавшей к гостиной. Только запрятали в стену микрофон, как раздался звонок.

— Сделайте вид, что уже изучили учетные книги, мистер Хардинг. Держитесь решительно, с превосходством. Он должен быть просто раздавлен.

Макгайр был взволнован гораздо сильнее меня. Я пошел открывать. Мне было несколько не по себе, смутно ощущая, что предаю нашу дружбу, я впустил Поля.

Он улыбался мне своей широкой открытой улыбкой. Сбросил плащ на ту самую кушетку Анжелики.

— Бетси дома?

— Нет, но вот-вот вернется.

— О чем будем говорить? Об Анжелике?

— Более-менее.

В гостиной он, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на кушетку под самой стеной, отделявшей нас от столовой. Возясь у бара с коктейлями, я старался набраться решимости. Не было смысла именно в этот момент напоминать себе, что он был моим лучшим другом. Не было смысла убеждать себя в том, что Джимми Лэмб всего лишь грязный мелкий шантажист, которого некому жалеть. То, что я собираюсь сделать, вызвано отнюдь не сознательным желанием послужить справедливости. Все гораздо проще. Я должен сделать это, чтобы спасти Бетси, и Анжелику, и себя. И поддаться движению сердца — теперь то же, что сойти с ума.

Я принес ему коктейль. Голубые глаза его внимательно следили за мной.

— Значит, прокурор хочет все-таки раскрутить процесс?

— Назначил его на следующую неделю.

— Боже! И ты продолжаешь настаивать на своих показаниях? Будешь выступать в суде?

Сидя напротив него, чувствовал я себя ужасно: непрерывно представлял, как Макгайр за стеной жадно навострил уши и уже включил магнитофон.

— Я готов дать показания, если это понадобится. Только, скорее всего, суда не будет. Я этого добьюсь.

— Добьешься? Но как?

— Я выяснил, кто убил Джимми.

Он был потрясен — так нескрываемо потрясен, что я просто отказывался верить своим глазам. Почему-то я всегда думал, что способность решиться на убийство предполагает немалое хладнокровие и крепкие нервы.

— Ты выяснил… ты… — только и повторял он. — Господи Боже… но как?

— С помощью Дафны. Дафна знает о Старике и Поли. Давно уже знает. Сегодня утром рассказала мне.

Жилка у него на горле забилась сильнее и порозовела — страшное зрелище на фоне побледневшей до синевы кожи.

— От Дафны я отправился к Поли, — продолжал я. — Ты же ее знаешь. Она мне все о вас и выложила. Нетрудно было догадаться, что на все те побрякушки, которыми ты ее осыпаешь, твоих заработков не хватит.

Как только до меня это дошло, не было ничего проще проверить отчетность фонда. И не только ее; ценную информацию предоставила миссис Малле. Я был у тебя в кабинете, когда ты рассыпался в благодарностях за ее взнос. В списке дарителей указаны пятьсот долларов. Миссис Малле послала чек на тысячу.

Замолчав, я с трудом заставил себя смотреть ему в лицо — слишком мучительно было видеть его искаженные черты.

— Этого достаточно, я думаю? Дафна. Поли. Учетные книги. Миссис Малле. Фонд Поли Фаулер по накоплению мехов, бриллиантов и автомобилей.

Поль замер с бокалом в руке, потом вздохнул и тихо сказал:

— Все верно.

— Значит, ты признаешь, что я прав?

— Разумеется, признаю. Это была самая дилетантская афера в истории. Я все время поражался, что она так долго тянется.

В глазах его вдруг мелькнула привычная саркастическая усмешка.

— Надеюсь, тебе не нужен обширный экскурс в психологические мотивы. Ты и сам побывал в рабах у Кэллингемов. Хотя и не до такой степени. По крайней мере, великий Кэллингем не посещал твой дом дважды в неделю, всегда в одно и то же время, год за годом, регулярно, как какая-нибудь провинциальная старая дева — концерты в филармонии.

Он пожал плечами.

— Черт побери, я ведь не собираюсь оправдываться! Не настолько я глуп. Шел я на это с открытыми глазами. Полагал, что заполучить Поли на любых условиях все же лучше, чем не заполучить вообще. Но попробуй выдержать это целых шесть лет, попробуй выдержать с этой невозможной, безумной, ненасытной женщиной, которая верит, что старый Кэллингем — нечто среднее между Наполеоном и Господом Богом, которая тебе за завтраком зачитывает из газет его речи…

«Ой, милый, Старик вчера произнес такую речь перед уорчестерскими скаутами из Массачусетса. Свобода, — сказал он, — это главное достояние Америки».

Прикрыл рукою глаза.

— Не возникло бы и у тебя чувство, что ты заслужил каждый грязный цент, который удается выжать из этой семейки? Фонд Поли Фаулер… Да если бы я мог, выдоил бы последний грош из этой патологически самонадеянной и эгоистической семейки.