Агата Кристи - Том седьмой. Выпуск II

Хильда промолчала.

— Нет, она поступила правильно, — продолжал Дэвид. — Она была святая. И безропотно несла свой крест до конца.

— Не совсем безропотно, — заметила Хильда, — иначе тебе не были бы известны все эти подробности.

— Да, она во многое меня посвящала, — тихо согласился Дэвид, и лицо его просветлело. — Она знала, как я ее любил. И когда она умерла…

Он замолчал и обхватил руками голову.

— Это было страшно, Хильда. Меня охватило отчаяние. Она была еще совсем молодой, ей не следовало умирать. Ее убил он — мой отец! Он виновник ее смерти. Он разбил ей сердце. Вот тогда я и решил, что не буду жить с ним под одной крышей. Я порвал с ним навсегда.

— Ты рассудил правильно, — кивнула Хильда. — Так и следовало поступить.

— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Но тогда я должен был бы жить у него в доме. Этого я не мог выдержать. И не пойму, как выдерживает Альфред. Как он не отступил все эти годы?

— И ни разу не восставал? — заинтересовалась Хильда. — По-моему, ты мне как-то говорил, что ему даже пришлось пожертвовать своей карьерой.

Дэвид кивнул.

— Альфред должен был служить в армии. Отец все это решил. Альфреду как старшему предстояло вступить в кавалерийский полк, нам с Гарри — войти в дело, а Джорджу — заняться политикой.

— И что же помешало?

— Гарри сорвал все планы. Он всегда был неуправляем. Влезал в долги и тому подобное… А в один прекрасный день сбежал, прихватив несколько сотен чужих фунтов и оставив записку, в которой говорилось, что конторская работа его вовсе не устраивает и он отправляется посмотреть мир.

— И с тех пор вы больше о нем ничего не слыхали?

— Почему же? — засмеялся Дэвид. — Мы довольно часто слышали о нем! Он телеграфировал нам со всех концов земного шара с просьбой выслать ему деньги. И обычно их получал.

— А Альфред?

— Отец заставил его уйти из армии и тоже заняться делом.

— И он не возражал?

— Поначалу бунтовал. Ненавидел эту работу. Но отец всегда умел справиться с Альфредом. Он, по-моему, целиком под пятой у отца.

— А ты сумел уйти! — сказала Хильда.

— Да. Я уехал в Лондон учиться рисовать. Отец ясно дал мне понять, что если я не откажусь от этой пустой, по его мнению, затеи, затеи стать художником, то при его жизни он назначит мне весьма ограниченное содержание, а после его смерти я вообще ничего не получу. Я ответил, что мне наплевать. Он обозвал меня дураком, и на этом все кончилось. С тех пор мы ни разу не виделись.

— И ты не жалеешь? — мягко спросила Хильда.

— Нисколько. Я понимаю, что ни денег, ни славы мне не добиться, что большим художником я никогда не стану, но мы счастливы в этом коттедже, у нас есть все необходимое, все, что нам нужно. А если я умру, страховка за мою жизнь достанется тебе.

Он помолчал.

— И вот теперь — это! — воскликнул он, хлопнув ладонью по письму.

— Мне очень жаль, что твой отец прислал это письмо, раз оно так тебя раздражает, — заметила Хильда.

Словно не слыша ее, Дэвид продолжал:

— Просит меня привезти на Рождество жену, выражает надежду, что мы сможем одной дружной семьей отпраздновать Рождество! Что это может означать?

— А почему ты считаешь, что это означает не только то, что написано? — спросила Хильда.

Он посмотрел на нее с недоумением.

— Я хочу сказать, — улыбнулась она, — что твой отец стареет и становится сентиментальным, когда речь заходит о семейных узах. Такое случается, как тебе известно.

— Бывает, — медленно согласился Дэвид.

— Он старик и чувствует себя одиноким.

Дэвид бросил на нее быстрый взгляд.

— Ты хочешь, чтобы я поехал, верно, Хильда?

— Нехорошо не отозваться на его просьбу. Может быть, я покажусь старомодной, но я не понимаю, почему бы мирно, по-доброму не провести рождественские праздники.

— После всего, что я тебе рассказал?

— Я знаю, мой дорогой, знаю. Но все это уже в далеком прошлом. Все давным-давно кончено.

— Только не для меня.

— Потому что ты не хочешь об этом забыть. Ты умышленно снова и снова копаешься в прошлом.

— Я не способен забыть.

— Не неспособен, а не хочешь, не так ли, Дэвид?

Он сжал губы.

— Такие уж мы — семья Ли. Ничего не забываем.

— Ну и чем тут гордиться? — чуть раздраженно спросила Хильда. — По-моему, нечем.

Он задумчиво смотрел на нее, заставляя себя сдержаться.

— Ты не придаешь большого значения памяти? — спросил он.

— Я верю в настоящее, а не в прошлое, — ответила Хильда. — Прошлое должно уйти. Если стараться оживить прошлое, то в конце концов оно предстает в искаженном виде.

— Я отчетливо помню каждое слово и каждое событие тех дней, — рассердился Дэвид.

— Все так, дорогой, только зачем это? Это неестественно. Ты судишь о тех событиях с позиции мальчика, каким ты был тогда, вместо того чтобы, вспоминая о них, быть снисходительным, как и подобает взрослому мужчине.

— Какая разница? — допытывался Дэвид.

Хильда ответила не сразу. Она понимала, что продолжать этот разговор не стоит, но ей очень хотелось высказаться.

— По-моему, — начала она, — ты делаешь своего отца олицетворением зла. А вполне вероятно, что, если бы тебе представилась возможность увидеть его сейчас, ты бы убедился, что он самый обычный человек, все страсти которого давным-давно улеглись, и, хотя жизнь его была далеко не безупречной, тем не менее он всего лишь человек, а не чудовище!

— Ты не понимаешь! Его отношение к моей матери…

— Порой слабость или покорность, — убеждала его Хильда, — вызывают в живущем рядом самые дурные из присущих ему качеств, и, наоборот, тот же человек, когда ему противостоят сила духа и решительность, может оказаться совсем иным.

— Другими словами, ты хочешь сказать, что это ее вина…

— Нет, ничего подобного я не хочу сказать, — перебила его Хильда. — Я не сомневаюсь, что твой отец и в самом деле очень плохо относился к твоей матери, но брак — вещь непростая, и я далеко не уверена, что посторонний человек, даже сын имеет право судить об этом. Кроме того, вся твоя неприязнь к отцу уже не поможет матери. Все прошло, тех дней не вернуть. Остался только больной старик, который зовет своего сына приехать на Рождество.

— И ты хочешь, чтобы я поехал?

Хильда помолчала.

— Да, — собравшись с духом, ответила она. — Да. Я хочу, чтобы ты поехал и раз и навсегда позабыл старые обиды.

Джордж Ли, член парламента от Вестерингхэма, дородный джентльмен сорока одного года с тяжелым подбородком и светло-голубыми, чуть выпуклыми глазами, подозрительно смотревшими на мир, говорил педантично и размеренно.

— Я уже сказал тебе, Магдалина, что считаю своей обязанностью поехать, — многозначительно произнес он.

Его жена, изящная платиновая блондинка с выщипанными бровями на фарфоровом овальном лице, которое порой не выражало ни единой мысли, как и сейчас, лишь раздраженно пожала плечами.