Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

— Да это что, это капля в море, — не утерпела заведующая обеденным залом. — У меня каждый вечер недосчитывается самое малое десять стаканов. Как будто трудно по–человечески выпить кефир и поставить стакан на место. Так нет, уносят и распивают по Углам — кто среди ночи, кто натощак с утра. В конце квартала зарплаты не хватает, чтобы покрыть недостачу.

— Ну, по тебе не видно, чтобы ты жила впроголодь, — поддел ее дежурный электрик. — Иначе мы тебя хоть раз увидели бы в столовой для персонала.

— Да, вопрос с этой столовой надо решить раз и навсегда, — вступила в разговор главный врач «Магнолии» Свиридова. — В мои обязанности входит трижды в день снимать пробу — хочешь или не хочешь, есть у тебя аппетит или нет. После этого от одной мысли, что надо еще и сидеть за общим столом, мне хочется объявить голодовку. Но разве директору что докажешь.

— И каждый месяц удерживает из зарплаты за полное содержание, — подхватила заведующая столовой.

— А ты копейки пожалела? — презрительно бросила шеф–повар Визбулите Ландовска, любившая к месту и не к месту напоминать, что со времен кулинарного техникума сохранила стройную фигуру.

— Не денег жаль, а продуктов, — не унималась заведующая столовой. — Зачем выбрасывать? Пускай выдают сухим пайком, я бы своим отнесла домой.

— Не беспокойся, зря ничего не пропадает, — неожиданно заявил главный бухгалтер. — Твоя доля до рабочей столовой даже и не доходит. Вот я сейчас сделаю приблизительную калькуляцию…

Он встал, старчески дрожащими пальцами извлек из нагрудного кармана темного пиджака сложенный вчетверо листок бумаги и поднес его к толстым линзам очков. Именно из–за плохого зрения Павел Алнис в день своего шестидесятилетия распрощался с банком, хотя там и обещали ему не только сохранить пенсию, но и предоставить облегченные условия работы. Сейчас в зале тоже было недостаточно светло, чтобы он мог разобрать свои заметки, и оставалось только надеяться, что ему поверят на слово, которое у него всегда оставалось честным.

— По моим всесторонним наблюдениям, примерно половина членов нашего коллектива ежедневно не пользуется столовой — одни на выезде или отдыхают после ночного дежурства, другие вообще в нее не ходят или же заняты более важными делами, чем завтрак или обед за пятьдесят копеек. Помножьте, однако, их на двадцать, получите десять рублей в государственных ценах. Я, конечно, не знаю, с какой прибылью можно реализовать на рынке, допустим, гречку, которая нам надоела хуже горькой редьки, но которой в магазинах днем с огнем не сыскать, за сколько можно продать масло, мясо, яйца. Одним словом — соломинка к соломинке, а птичке — гнездышко…

— Товарищи, неужели мы действительно станем рыться в грязном белье в присутствии посторонних?

Войткус только сейчас заметил невысокую брюнетку, чей на удивление громкий голос наполнил, казалось, весь зал.

— Если кто–то нашел утерянную диссертацию, пусть не постыдится признаться. Не оторвут ему головы, если даже он собирался потихоньку сдать ее в макулатуру, чтобы получить талон на дефицитную книгу. Мы лишаем граждан возможности в такой прекрасный день прогуляться по пляжу…

В зале стояла тишина. Поняв, что ее замысел грозит провалиться, Гунта снова встала. Заведующая продуктовым складом Ольга Гринберг, безусловно, права — кто же станет при всех признаваться, что хотел присвоить находку? Надо было поговорить с каждым, кто мог найти рукопись, в отдельности, объяснить, что работа имеет государственное значение, а не устраивать спектакль, который постепенно переходит в сведение старых счетов. Самое время с честью отступить.

Но ее схватил за руку Войткус.

— Сиди! — повелительно прошептал он, повинуясь проснувшемуся охотничьему инстинкту. — Мы здесь узнаем много полезного.

А зал более не обращал на них внимания. Плотина рухнула, и потоки мутной воды низвергались на все окружающее.

— Тебе–то что! — кричала Мария Казанович, заведующая бельевым складом. — К продуктам что угодно можно применить: и усушку, и переувлажнение, и мыши поели, и естественная убыль, ловкий товаровед умеет заработать даже на колбасных хвостиках. А что у меня? С той поры, как Игаунис заболел манией бдительности, без его резолюции я не могу и наволочку обменять. Раньше списанные простыни я рвала на тряпки и выдавала уборщицам. Теперь надо составлять акт на каждый лоскут, который ветром унесет, и давать на утверждение лично директору.

— Ты еще про полотенца расскажи, — иронизировала Гринберг. — И о том, что без резолюции директора боишься даже в казенный халат высморкаться.

— Потому что не дружу с начальством, — не оставалась в долгу Казанович. — Ну–ка расскажи, что твой муженек по дороге в Ригу выгружает в директорском дворе!

— Не мути воду! — не смутилась Гринберг. — Ты скажи ясно: присвоила докторскую диссертацию или нет. И иди, посыпай нафталином свои ватники. Не то снова придется сочинять объяснительную, весна на носу, не видишь?

— Неглупая женщина, — подтолкнула Гунта Войткуса, указывая глазами на Гринберг.

— Скорей скользкая, как угорь в иле, — так же тихо ответил он. — А здесь становится все интереснее.

— Ты же не думаешь, что такая вот глубоководная акула станет пачкать руки какой–то диссертацией?

— Такая не пройдет мимо ни одной возможности сунуть в карман лишнюю копейку. А секретные сведения под ногами не валяются, и за них можно получить немалые суммы. Не забывай, что речь идет о научном открытии.

— Я помню и то, что ты обещал пройти со мной до самого маяка, — обиделась Гунта. — Но я могу и одна. Пока еще солнышко. — Она встала и, не оглядываясь, направилась к выходу.

Войткус решил было догнать ее, но подумал, что такой коллективный уход могут расценить как демонстративный жест.

«Удивительно, что Апситис не вмешивается в свару, — подумал он затем. — Хотя не исключено, что он метит в директорское кресло и умышленно спровоцировал обмен обвинениями. Надо только понять мотив: хочет выдвинуться или же действительно навести порядок?» — и Войткус пытливо всмотрелся в лицо заместителя директора, но не прочел в нем ровно ничего.

Ощутив взгляд инспектора, Апситис перешел к действиям.

— Благодарю всех за похвальную откровенность. Не сомневаюсь, что столь же откровенно была бы рассмотрена и проблема исчезнувшей диссертации, и поскольку этого не случилось, могу заключить, что никто из нас не видал ничего похожего на нее. — Он покосился, чтобы убедиться, что библиотекарша записывает слово в слово. — Все прочее пусть остается в ведении контрольной группы, а мы на этом разговор закончим, поставим точку.

«Многоточие», — мысленно поправил его Войткус.