Джон Карр - Человек без страха

– Только то, что мне хотелось бы знать, что это значит.

– Иносказание?

– Да нет же, бог с ним, иносказанием! Я имею в виду всю эту путаницу. Я хочу знать, что заставило револьвер отодвинуться от стены и выстрелить; что за невидимая рука вначале схватила за щиколотку Тэсс, а потом на глазах у всех нас завела часы; я, наконец, хочу знать, что заставило Энди Хантера, совершенно разумного человека, или, по крайней мере, столь же разумного старого дворецкого Полсона, подпрыгивать и раскачиваться на люстре с куском бумаги со вколотыми в него иголками в кармане, а кроме этого, и многое другое.

Никто не сказал ни слова об упомянутых мной иголках, хотя по лицу Эллиота было ясно, что для него это не было новостью.

Доктор Фелл поднял свой длинный палец.

– Великолепный пример, – сказал он.

– Пример чего?

– Иносказания, – продолжал настаивать на своей мысли доктор. Внезапно его настроение изменилось. Он поудобнее уселся на стуле и мягко возразил, печально изогнув брови: – Послушайте, я вовсе не хочу создавать никакой таинственности вокруг этого дела, и вот когда я не хочу ее создавать – это делаете вы.

– Интересно, каким образом?

– Словами, их неверным истолкованием; манерой излагать факты или то, что вы считаете фактами. – Он провел рукой по волосам. – Понимаете, то же самое было и с вашим юным другом из клуба «Конго», – продолжал он, – из-за которого, в каком-то смысле, и начались все неприятности. Я – член этого клуба, хотя не часто посещаю его. Вчера вечером мне удалось поймать там этого парня и, в конце концов, получить номер телефона его отца, который гостил в «Лонгвуд-Хаус» в 1920 году, чтобы наконец прояснить недоразумение.

– Какое недоразумение?

– Со стулом, – пояснил доктор Фелл. – Эта история со стулом совершенно озадачила меня, однако, как оказалось, речь шла не о стуле из столовой, а о стуле с веранды, а это – совершенно другое дело.

Я ничего не ответил.

Конечно, это было бы нарушением правил хорошего тона – к примеру, встать и вылить остатки пива в моей кружке на голову доктора или же в присутствии Гвинет высказать ему все, что я думаю о такого рода разговорах, но если бы тогда я знал истинную причину того, что показалось просто желанием заморочить мне голову; если бы я только знал, отчего он так волновался, я бы, вместо этого, попросил бы у него прощения.

Тут вмешался Эллиот.

– Звучит, возможно, немного туманно, – признал он, – однако вы сможете убедиться, насколько все просто. Если вы сможете быть в «Лонгвуд-Хаус» к вечернему чаю…

– Эллиот, я не стану этого делать, – резко сказал доктор. – Клянусь, не стану!

– Но, сэр, что еще мы можем сделать? Мы же сможем намертво припереть к стенке преступника и выяснить всю правду, разве не так?

– Гм-м! Кха! Может быть, но это повлечет за собой неприятности, мой друг. Это приведет к такому колоссальному скандалу, о каком вы не слышали за всю свою жизнь.

– Но вам-то, сэр, к чему опасаться неприятностей?

Они никак не могли прийти к единому решению, и это удваивало таинственность вокруг создавшейся ситуации – самое неприятное состояние на свете! В конце концов – полицейский, не полицейский – но я решил бросить вызов и спросил в открытую:

– Доктор, очевидно, вы раскрыли это дело и обнаружили убийцу…

– Или думаем, что обнаружили, – пробормотал доктор Фелл, взглянув на меня с любопытной гримасой: у него было такое выражение лица, будто я таинственным образом был вовлечен в самую гущу дела, сам не понимая, как и почему.

– Ну ладно, или думаете, что обнаружили. В то же время вы сетуете на то, что факты, изложенные мной, были неверно истолкованы. Я вам привел перечень реальных событий, которые имели место, а вы говорите, что я только добавляю таинственности своим способом изложения фактов или того, что я «считаю» фактами. Так что же в моем перечне не является фактом?

Доктор Фелл колебался.

Сигара, лежавшая в пепельнице, погасла. Он взял ее в руки и повертел.

– Только одно, – поворчал он.

– Только одно, что не является фактом?

– Только одно, – повторил он, – что является преднамеренной, глупой и колоссальной ложью.

– Но послушайте, сэр! Все ведь записано. Я не лгал.

Доктор Фелл наклонил голову. Было видно, что он не злился, не обвинял и не стремился скрыть что-то, однако понять истинное выражение его лица было довольно трудно из-за лучей солнца, светивших прямо на стекла его пенсне, и сурово выпяченной из-под усов нижней губы. Он крякнул; пальцы, игравшие с сигарой, выигранной в парке развлечений, переломили ее надвое.

– Да, вы не лгали, – сказал он, – зато лгала ваша невеста, мисс Фрэзер.

И снова теплые розоватые сумерки сгустились с западной стороны «Лонгвуд-Хаус», приближая нас к эпизоду, о котором немногие из нас догадывались, но через который никто не пожелал бы пройти снова.

Я вышел из автобуса на остановке, метрах в тридцати от ворот. До середины сегодняшнего дня здесь обычно стояла машина Энди, но Гвинет позаимствовала ее и куда-то исчезла. Я прошел по дороге, где мимо меня проехал лишь мальчик на велосипеде, и вышел на вымощенную щебнем подъездную аллею. Дом с блестящими окнами и черно-белыми лилиями сиял мрачной красотой. В дверях под козырьком, выглядывая на дорогу, стояла Тэсс. Увидев меня, она – легкая и гибкая – побежала по траве мне навстречу.

– Боб, как я рада, что ты вернулся! Где же ты был?

– В Саутэнде.

– Да, дорогой, я это знаю, но что ты там делал?

– Разное.

Оглянувшись через плечо, Тэсс сказала:

– В доме только Кларк и я. Уф-ф! Он дал служанкам выходной до позднего вечера. Гвинет пока не вернулась. А Джулиан… Джулиан удрал в Лондон. Не знаю, что скажет на это полиция. Как Энди?

– Плохо.

– Кларк говорит, что снова будет война. Он сидит в саду с бутылкой дешевого шампанского из бакалейной лавки и пугает меня еще больше, чем всегда.

– Неужели?

От бархатистой травы, еще не высохшей после ночного дождя, исходил приятный аромат. Нас разделяли каких-то два метра, но мы были одиноки на этой лужайке, очень одиноки. Тэсс была во всем сером: серой юбке и джемпере с красной диагональной полосой на левой груди. Она неотрывно смотрела на меня, чуть приоткрыв рот; было видно, как напряжены мышцы на ее лице.

– Боб, – сказала она, – что ты знаешь такого, чего не знаю я?

– Это ты поняла по моей физиономии?

– Да. – Она хлопнула в ладоши.

– Ты только что стояла в дверях. Не боялась, что кто-нибудь снова схватит тебя за щиколотку? Тэсс, эта история с «рукой, схватившей тебя за щиколотку» была отвратительной ложью, и ты это прекрасно знаешь.

Розовый свет сумерек постепенно менялся, перемещаясь по окнам «Лонгвуд-Хаус». Мне было нелегко ненавидеть Тэсс – да я вовсе и не испытывал ненависти. Просто чувствовал себя глупцом, что к тому же подогревалось обидой и возмущением. Мне страшно хотелось найти в ней какой-то изъян, ну хоть что-нибудь в ее фигуре, лице или в чем-то еще. Она, сжав руки, молчала.