Элизабет Джордж - Прах к праху

— Не только со мной? — переспросил он. — Ой, извини. Я имел в виду животных.

— Животных.

— Да. Мы. Животные и я. Совсем чокнутый, решила я.

— Они тебе что, строить помогают?

— В приятной компании работа спорится. Ты и по своей профессии это знаешь.

Я вгляделась в его лицо. Он забавлялся. Мистер Превосходство. Еще посмотрим, кто будет смеяться последним.

— Которая твоя? — спросила я.

— В самом конце, — ответил он и повел меня к ней. Тогда она очень отличалась от себя нынешней — готова была наполовину, не больше. Нет, корпус был закончен, иначе Крис просто не получил бы разрешения поставить баржу на якорь. Но внутри вас встречали голые перегородки, доски, рулоны линолеума и ковролина, куча коробок с книгами, одеждой, моделями самолетов, посудой, кастрюлями и сковородками и всякой всячиной. По мне, это все годилось лишь в утиль. Свободное пространство было только в носовой части баржи, и оно было занято теми «мы», о которых упомянул Крис. Тремя собаками, двумя кошками, полудюжиной кроликов и четырьмя существами с длинными хвостами, которых Крис назвал капюшонными крысами. У всех у них были повреждены либо глаза, либо уши, либо кожа или шерсть.

— Ты ветеринар или кто?

— Или кто.

Бросив свои пакеты, я огляделась. Кровати, похоже, не имелось. И на полу места было явно не достаточно.

— И где ты предлагаешь этим заняться?

Он спустил Тоста с поводка. Пес подошел к остальным, которые поднимались со своих разнообразных подстилок. Пройдя через будущие двери, Крис покопался на заваленном кухонном столе и достал несколько пакетов с едой для животных: крупные шарики — для собак, мелкие — для крыс, морковка — для кроликов, что-то консервированное — для кошек.

— Можем начать здесь, — сказал он и кивнул на лесенку, по которой мы спустились на баржу.

— Начнем? А что ты вообще предлагаешь?

— Я там на балке над окном молоток оставил. Видишь?

— Молоток?

— Нам нужно успеть выполнить большой объем работ. Ты будешь подавать мне доски и гвозди.

Я уставилась на него. Он насыпал животным еду, но я могла поклясться, что он улыбается.

— Ах ты чертов… — начала я.

— Тридцать фунтов. И я хочу получить качественную работу. Ты готова к качественному труду?

— Уж я покажу тебе качество.

Вот так это и началось у нас с Крисом — работа на барже. Всю ту первую ночь я ждала, что он сделает первый шаг. Ожидала этого шага и во все последующие дни и ночи. Он так его и не сделал. А когда я решила сделать его сама, чтобы распалить Криса, а потом посмеяться и сказать: «Ну что, разве ты не такой, как все остальные», прежде чем позволить ему взять меня, он положил мне руки на плечи, отстранил и сказал:

— Мы вместе не ради этого, Ливи. Мы с тобой. Прости. Я не хочу тебя обидеть. Но просто дело в другом.

Теперь иногда, лежа в темноте без сна, я размышляю:

«Он знал. Он чувствовал это в воздухе, слышал в моем дыхании. Каким-то образом он понял и с самого начала решил держаться от меня подальше, потому что так было безопаснее, потому что можно было оставаться безразличным, потому что он не хотел меня любить, боялся меня любить, чувствовал, что я потребую слишком многого, думал, что я — это слишком серьезно…»

Я цепляюсь за эти мысли, когда он уходит по ночам. Когда он с ней. Он побоялся, думаю я. Поэтому между нами так ничего и не случилось. Когда любишь — теряешь. Он этого не хотел.

Но я преувеличиваю свою значимость для Криса, и в минуты откровенности перед собой я это признаю. Еще я знаю, что самая большая нелепость заключается в том, что вся моя жизнь была вызовом моей матери и тому, о чем она мечтала для меня. Я была преисполнена решимости встретиться с миром на своих условиях, а не на ее, и закончила тем, что полюбила мужчину, которому моя мать меня с радостью бы отдала. Потому что у него есть принципы, у Криса Фарадея. А именно таких людей мать больше всего одобряет, поскольку в свое время, до того, как все это слилось в кашу имен, лиц, желаний и эмоций, мать тоже действовала согласно принципам.

С этого она начинала с Кеннетом Флемингом.

Она не забыла о нем, когда он бросил школу, чтобы выполнить свой долг по отношению к Джин Купер. Как я уже сказала, она устроила его в папину типографию, он стал работать на печатном станке. А когда он организовал при типографии крикетную команду, чтобы играть с другими командами в Степни, мать подсказала отцу поощрить «мальчиков», как она их называла, собиравшихся вместе, чтобы немного повеселиться.

Как только команда была создана, мать ни разу не посетила ни одного матча с участием Кеннета. Тем не менее, думаю, в ее представлении она как-то скрасила юноше беспросветную жизнь, которую он влачил в браке с Джин Купер, как, без сомнения, считала мать. Сразу после первого у них родился второй ребенок, и поначалу казалось, что жизнь обещает им по ребенку в год и преждевременное старение к тридцати годам. Поэтому мать сделала все, что было в ее силах, и постаралась забыть о том блестящем будущем, которое когда-то сулило прошлое Кеннета Флеминга.

Потом умер папа. И события начали развиваться.

Через четыре года после смерти папы мать оставила преподавание. Она по-прежнему была занята в комитетах, и количества ее дел хватало на то, чтобы с лихвой заполнить ежедневник, но она решила обратиться к чему-то более фундаментальному и захватывающему. Думаю, ей стало одиноко, и она удивилась, обнаружив это. Они с папой никогда не были родственными душами, но он, по крайней мере, был, присутствовал в доме. Мы с ней жили каждая сама по себе, насколько это было возможно — обе настроенные никогда не простить друг другу совершенных грехов и нанесенных ран. Внуков ждать не приходилось. Только бесконечная домашняя работа. Только множество собраний. А ей требовалось больше.

Типография стала логичным решением, и с поразившей всех легкостью мать взяла в руки бразды правления. Однако, в отличие от папы, она верила в то, что называла «знанием процесса изнутри». Поэтому она изучила бизнес, начав с азов, и таким образом не только завоевала уважение трудившихся в цеху рабочих, но и восстановила свою связь с Кеннетом Флемингом.

За семь следующих месяцев способности и ум Кеннета Флеминга получили большую оценку, чем за все те годы, что он проработал на месте, которое печатники называли «ямой».

Первым делом мать поинтересовалась мнением Кеннета о модернизации типографии. Вторым — захотела узнать, как она может вернуть Кеннета на путь истинный и тем самым вновь придать его жизни смысл и цель.

Ответ на первый вопрос направил ее в мир текстовых процессоров, компьютеров и лазерных принтеров. Ответ на второй заставил соблюдать дистанцию. К этому, вне всякого сомнения, приложила руку Джин. Ее никак не могло обрадовать известие, что миссис Уайтлоу вновь неожиданно замаячила на горизонте.