Элизабет Джордж - Прах к праху

Он уже принял душ и брился, когда к нему вошла Хелен.

— Только молчи, — попросил он ее отражение в зеркале, водя бритвой по намыленной щеке. — Я больше не потерплю всей этой чепухи. Если ты не можешь принять брак как естественное продолжение любви, тогда между нами все кончено. Если это, — он указал в сторону спальни, — кажется тебе всего лишь хорошей сексгимнастикой, тогда с меня довольно. Понятно? Потому что если ты все еще слишком слепа, чтобы увидеть… Ой! Вот черт. — Он порезался. Схватил салфетку и прижал к щеке.

— Ты слишком торопишься, — заметила Хелен.

—Не говори глупостей. Не говори мне этих глупостей. Мы знаем друг друга с тех пор, как тебе исполнилось восемнадцать лет. Восемнадцать. Мы были друзьями. Любовниками. Мы были… — Он погрозил отражению бритвой, — Чего ты ждешь, Хелен? Чего ты…

— Я имела в виду бритье, — прервала она.

Он непонимающе повернул к Хелен покрытое пеной лицо.

— Бритье, — недоуменно повторил он.

— Ты слишком быстро бреешься. Ты снова порежешься.

Он посмотрел на бритву, она тоже была покрыта пеной. Сунув бритву под кран, он смыл и пену, и рыжеватые волоски.

— Я слишком тебя отвлекаю, — заметила Хелен. — Гы сам так сказал в пятницу вечером.

Он понял, куда она клонит своим заявлением, но пока решил ей не мешать. Линли обдумал слово «отвлекаю»: что оно объясняет, обещает и подразумевает. Он наконец нашел ответ.

— В этом-то все и дело.

— В чем?

— В отвлечении.

— Не понимаю.

Он закончил бритье, умылся и вытер лицо поданным Хелен полотенцем. И ответил только после того, как освежил щеки лосьоном.

— Я тебя люблю, — сказал он, — потому что когда я с тобой, мне не нужно думать о том, о чем я вынужден думать. Двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю.

И пройдя мимо нее в спальню, он начал одеваться.

— Для этого ты мне и нужна, — сказал он. — Привести мой мир в равновесие. Дать мне что-то противоположное черноте и грязи. — Она слушала, Он продолжал одеваться.—Я люблю приезжать к тебе домой, гадая, что я там увижу. Мне нравится угадывать. Мне нравится волноваться, не взорвешь ли ты дом микроволновой печкой, потому что, когда я беспокоюсь об этом, в эти пять, пятнадцать или двадцать пять секунд, что я волнуюсь, мне не нужно думать об убийстве, которое я пытаюсь раскрыть, о том, как оно было совершено и кто за это в ответе. — Он поискал туфли, не прерывая монолога: — Вот как это происходит, ясно? О, вожделение тоже присутствует. Страсть. Жар тела. Назови как угодно. Вожделения тут много, и так всегда было, не стану скрывать, потому что мне нравится укладывать женщин в постель.

— Женщин?

— Хелен, не пытайся поймать меня на слове, слышишь? Ты знаешь, что я имею в виду. — Туфли нашлись под кроватью. Он сунул в них ноги и так туго завязал шнурки, что боль отдалась в коленях. — А когда вожделение, которое я к тебе испытываю, уйдет — со временем это непременно случится, — полагаю, у меня останется все остальное. Все эти отвлекающие моменты. Которые, так уж получилось, являются главной причиной моей любви к тебе.

Он подошел к комоду с крышкой из серпентинита и раза четыре провел по волосам щеткой. Он опять пошел в ванную. Хелен по-прежнему стояла в дверях. Он положил руку ей на плечо и поцеловал, крепко поцеловал.

— Вот и вся история, — сказал он. — От начала до конца. Теперь решай, чего ты хочешь, и покончим с этим.

Линли нашел Гая Моллисона в гостиной с окнами на Итон-террас. Помимо кофе, круассанов, фруктов и джема, Дентон предусмотрительно обеспечил крикетиста развлечением — из стереосистемы лилась вдохновенная музыка Рахманинова. Линли решил, что выбор принадлежит Моллисону, потому что Дентон, дай ему волю, предпочел бы шлягеры из мюзиклов.

Склонившись над кофейным столиком, Моллисон читал «Санди тайме». Он разложил ее рядом с принесенным Дентоном подносом. Читал он, однако, не о спорте, а о смерти Флеминга и о расследовании. В частности, как заметил Линли, проходя мимо стола к стереосистеме, чтобы выключить ее, он изучал статью под уже устаревшим заголовком «Поиски автомобиля, принадлежавшего крикетисту».

Линли выключил музыку. В дверь просунул голову Дентон;

— Ваш завтрак готов, милорд. Подать сюда? В столовую?

Линли мысленно скривился. Он терпеть не мог упоминания своего титула в ситуациях, связанных с работой, и резко ответил:

— Сюда. Вы нашли сержанта Хейверс?

— Она уже в пути. Она была в Ярде. Просила передать вам, что ребята приступили. Если вам это о чем-то говорит.

Говорило. Хейверс взяла на себя труд направить на задания вызванных на подмогу детективов-констеблей. Нарушение субординации — он предпочел бы сам поговорить с ними, — но она взяла на себе ответственность, потому что, завалившись с Хелен в постель прошлой ночью, он забыл поставить будильник.

— Да. Спасибо. Мне все ясно.

Когда Дентон испарился, Линли повернулся к Моллисону, который поднялся и с нескрываемым интересом слушал их разговор.

— Кто вы? — спросил он. — На самом деле.

— Что?

— Рядом с дверным звонком я увидел герб, но решил, что это шутка.

— Так и есть, — ответил Линли. Моллисон как будто собирался возразить, но Линли налил крикетисту еще кофе и спросил: — Так что вы хотите мне сообщить?

Моллисон медленно проговорил, скорее для себя, чем для Линли:

— Вчера вечером вы показали консьержу удостоверение полицейского. Во всяком случае, он так мне сказал.

—Он не ошибся. Итак, чем я могу вам помочь, мистер Моллисон? Насколько я понимаю, вы пришли с какой-то информацией.

Моллисон окинул взглядом комнату, оценивая обстановку и соотнося ее с тем, что он знал или не знал о зарплате полицейского. Внезапно насторожившись, он сказал:

— Если вы не против, я бы хотел сам взглянуть. На ваше удостоверение.

Линли достал его и протянул Моллисону. Тот принялся рассматривать удостоверение. После долгого изучения, по-видимому, удовлетворенный, Моллисон вернул его и сказал:

— Да, все в порядке. Просто я привык соблюдать осторожность. Ради Эллисон. Кто только не сует нос в нашу жизнь. Неотъемлемая принадлежность известности.

— Без сомнения, — сухо произнес Линли. — Так вернемся к вашим сведениям.

— Вчера вечером я был с вами не совсем откровенен, не во всем. Я сожалею об этом, но есть определенные вещи… — Моллисон принялся грызть ноготь на указательном пальце, сморщился, сжал руку в кулак и уронил его на колено. — Короче, — заявил он, — о некоторых вещах я не могу говорить в присутствии Эллисон. Даже под страхом уголовной ответственности. Понимаете?

— Именно поэтому вы с самого начала настаивали, чтобы наша беседа состоялась в коридоре, а не в квартире?

— Мне не хотелось расстраивать жену. — Моллисон взял свою чашку с блюдцем. — Она на восьмом месяце.