Эрл Гарднер - Смерть таится в рукаве

— Три часа после второго часа Быка, — сказала она на кантонском диалекте.

— Когда вы вышли из его квартиры?

— Я пробыла у него минут пятнадцать — двадцать.

— О чем вы разговаривали?

— Мандра показался мне умным человеком. Я говорила, он слушал. Он знал, кто я такая. Ему рассказывала обо мне Хуанита.

— Вы не могли бы отвести меня к Хуаните? Она никак не отреагировала на его вопрос.

— Когда Мандра разговаривал со мной, в руках у него был «слив-ган». Он спросил, не знаю ли я какого-нибудь китайского мастера, который мог бы сделать копию с этого оружия так искусно, чтобы невозможно было распознать подделку. Когда я взяла в руки «слив-ган», чтобы рассмотреть его поближе, дверь в соседнюю комнату слегка приоткрылась от сквозняка. Мандра подошел к двери и закрыл ее, но я успела разглядеть, что там было.

— Что же там было?

— Там, в той комнате, на кушетке спала художница.

— Вы о ком говорите — об Альме или о Синтии?

— Я говорю о той, у которой карие глаза и вздернутый носик, о той, с которой вы обедали в китайском ресторане «Голубой Дракон». Волосы у нее медного цвета, как облака на закате.

— Это была Синтия, — сказал Терри. — Продолжайте, пожалуйста.

— Мандра вежливо выслушал меня. Перед тем как я ушла, он обещал, что не будет больше заниматься торговлей опиумом. В нем было что-то такое, что произвело на меня приятное впечатление. Он властный, непорядочный, жестокий, но он не лгал.

— Соу Ха, — сказал Терри, — мне очень нужно увидеть эту женщину, Хуаниту, и поговорить с ней.

В глазах ее мелькнуло что-то, и он понял, что его просьба больно задела ее.

— Вы сделали бы для меня столько же, сколько делаете теперь для художницы? — спросила она.

Он приблизился к ней.

— Не исключено, Вышитое Сияние, что именно теперь для вас я делаю столько же, сколько и для нее. Она вопросительно подняла брови.

— Когда прокурор округа выслушает ваш рассказ, — пояснил Терри, — а рано или поздно он непременно его выслушает, он придет к выводу, что последними видели Мандру в живых два человека: американка и китаянка. Мандру убили китайским оружием.

— Вы хотите сказать, что Мандру убила либо художница, либо я?

— Я говорю лишь о том, к какому выводу может прийти прокурор.

Лицо ее было совершенно непроницаемым. Без всякого выражения она произнесла:

— А если бы это я убила Мандру и спасти художницу от обвинения в убийстве можно было бы лишь в том случае, если бы я сама явилась в полицию и призналась в совершенном мною преступлении… Вы попросили бы у меня этой жертвы, Перворожденный?

Терри пристально посмотрел на нее.

— Ответьте же мне, — настойчиво потребовала она. — Почему вы задаете этот вопрос?

— Мать ранит свою душу, чтобы спасти куклу своего ребенка, зная при этом, что спасает всего лишь игрушку, но игрушку, которую любит ее дитя.

Пытаясь как-то смягчить это горькое замечание, он рассмеялся:

— Но я ведь не ребенок, вы не мать, а художница — не кукла.

Не вымолвив ни слова, она подошла к зеркалу, поправила шляпку, достала из сумочки румяна, коснулась ими своих щек и затем кончиком пальца ловко накрасила губы. За все это время она так и не произнесла ни слова. Взглянув напоследок еще раз на себя в зеркало, она повернулась к Терри:

— Я готова.

Они отправились на машине Терри. Соу Ха указывала Терри дорогу в лабиринте неотличимых друг от друга улиц, располагавшихся к северу и востоку от Чайнатаун.

— Поверните направо и остановите машину у тротуара.

Терри крутанул руль, притормозил и остановился. Соу Ха открыла дверцу и выпрыгнула раньше, чем Терри успел выключить зажигание и фары. Когда он вышел из машины, Соу Ха властно взяла его под руку и сказала:

— Помните, вы мой друг, всего лишь друг.

Едва они преодолели два узких лестничных пролета, как вдруг ощутили острый запах чеснока и кислого вина, столь характерный для итальянской и испанской кухни. Запахом этим, казалось, было пропитано все вокруг. Они поднялись на второй этаж, повернули направо и оказались в тускло освещенном коридоре. Квартира, на которую указала Соу Ха, располагалась в самом конце коридора. Они подошли к двери, и Соу Ха тихо постучала.

Дверь отворилась почти сразу.

Терри увидел перед собой женщину: глаза ее сумрачно горели — их можно было сравнить с образовавшейся на остывающей лаве коркой, красноватые отблески которой предупреждают о том опасном жаре, что таится под ней. Молодая, с прекрасной фигурой, смуглой кожей и темными волосами, она была похожа на цыганку или, быть может, на испанку или мексиканку. Она не удивилась; молча посмотрела на Соу Ха, потом на Терри, потом снова на Соу Ха.

— Это мой друг, — объяснила ей Соу Ха. — Я называю его Синг Санг, что по-китайски означает Перворожденный, — так обращаются к учителям. А это, — сказала она, обращаясь к Клейну, — Хуанита…

— Мандра, — произнесла женщина, когда Соу Ха чуть замешкалась.

Соу Ха удивленно посмотрела на нее.

— Да, да, мы были мужем и женой, — с некоторым вызовом сказала женщина. — Мы обвенчались тайно. Теперь я не вижу никакого смысла скрывать это. И поэтому называю себя именем, которое принадлежит мне по закону.

Представляясь, Терри поклонился, однако его поклон остался без внимания, так как Хуанита лишь мельком посмотрела на него и устремила свой взгляд, в котором отражалось столько скрытых страстей и эмоций, на девушку-китаянку.

— Я знала, что ты любила его, — сказала Соу Ха совсем просто, без фальши. — Что бы там ни было — это самое главное. Огонь, загорающийся от спички, ничуть не горячей того огня, который зажигает молния.

— Входите, — пригласила Хуанита.

Они вошли в освещенную мягким, приглушенным светом квартиру. От этой женщины разливались по комнате мощные волны жизненной энергии — так расходится, наполняя храм, гул от гонга, негромкий, но настойчивый.

В комнате было очень много предметов, но каждый из них в той или иной мере отражал характер хозяйки. В гостиной, наполненной неярким, пропущенным через розовый шелк абажура светом, было тепло и уютно, в углу горел электрический обогреватель, бросая на пол оранжевые блики.

Хуанита указала на кресла.

Соу Ха быстро прошла через всю комнату и села в кресло, в которое собирался сесть Терри Клейн. Терри это несколько озадачило: стараясь, однако, скрыть свое смущение, он подошел к другому креслу и собирался было уже расположиться в нем, как вдруг замер от удивления.

В углу, прямо на уровне его глаз, позади стола, на котором лежали стопка газет, какие-то безделушки, портсигар и несколько пепельниц, наполненных окурками, к стене была прислонена картина без рамы размером в три фута на два с половиной.

Фон на самом портрете совершенно сливался с тенями в углу, и было просто невозможно определить, где кончается холст и где начинается тень.