Виктория Платова - Победный ветер, ясный день

После двадцатиминутных хихиканий («что вы, что вы, как мило с вашей стороны!») и десятиминутных препирательств («уберите руки, или я позову официанта!») она позорно бежала из «Лагидзе», прихватив с собой остатки коллекционного «Мукузани» («не пропадать же добру»!). Темпераментные грузины двинулись было за ней, и неизвестно, чем бы закончился вечер, если бы не повалившая из цирка толпа. Толпа на время захлестнула преследователей, а саму Лену выбросила на пустынное побережье Фонтанки, 5. Где среди высохших морских звезд, скорлупок от кокосовых орехов, скелетиков водорослей и крабов, в самой глубине лагуны, посверкивало тонированным стеклом бунгало Романа Валевского.

Лена захлопнула за собой дверь подъезда и затаила дыхание.

И, досчитав до трехсот шестидесяти, снова распахнула ее. Вахтанг и Ираклий стояли у парапета. При виде Лены они синхронно раздвинули усы в улыбке. И обнажили острые акульи зубы, кое-где приправленные золотом:

— Зачэм бояться, царица Тамара? — крикнул романтичный Вахтанг. — Мылыон алый роз, и все для тэбя!

— Сто баксов, — крикнул менее романтичный Ираклий.

Вот тут-то недопитое «Мукузани» и сыграло с Леной злую шутку.

— Сто пятьдесят, — пискнуло «Мукузани» задиристым, полным куража Лениным голосом. — И такси к подъезду!

Костеря вино на все лады, Лена снова захлопнула дверь. И прижалась к прохладному железу разгоряченным перепуганным ухом. Зачем было так напиваться, царица Тамара?

Действительно, зачем?

За дверью раздался шорох, а потом — вкрадчивый голос потомка Нико Пиросмани:

— Такой красывый адынокый дэвишк…

Ми согласны… Виходы…

Она не помнила, как взлетела на последний этаж и как оказалась возле квартиры с номером двадцать семь. Она не помнила, как присела на ступеньки, чтобы хоть немного унять бешено колотящееся сердце. Ну что ж, ты искала повод, и ты нашла его. Невинный и порочный одновременно.

Потаскуха из тебя никакая, равно как и обольстительница, что бы ни нашептывал Гжесь, вцепившись тебе в плечи в предчувствии оргазма. Потаскуха из тебя никакая, но ты успела изменить обоим, не изменяя никому…Ты и сама изменила — цвету глаз.

А что, если Роману не нравятся зеленые глаза? И женщины, пахнущие вином и телефонной службой «09»?..

Дверь, отделявшая Лену от Романа Валевского, вовсе не казалась неприступной — обыкновенная, обшитая деревом дверь с таким же деревянным молоточком вместо звонка. Патриархальный молоточек в центре остервеневшего от пробок города — это было так трогательно, так необычно. Молоточек и медная дощечка — и не захочешь, а постучишь.

И Лена постучала. Совершенно не задумываясь о последствиях. Да и какие могут быть последствия, когда зеленые глаза… Когда дрожь в ногах и взрывоопасный коктейль в желудке. Когда твой собственный навязчивый идиотизм можно заносить в Книгу (рекордов) Гиннесса. Нужно было треснуть еще и водки, чтобы картина была закончена. Картина, сюжет которой известен заранее: изгнание торгующих из храма… Но никто не торопился изгонять Лену, — за дверью было тихо. Убийственно тихо. Бесповоротно тихо. Лена стукнула еще раз — сначала молоточком, а потом (о, ода глупости!) и разнесчастным лбом. Ничего не изменилось за дверью, вот только сама дверь подалась.

Она подалась!

Она приоткрылась — самую малость, но приоткрылась. Это было странно и захватывающе одновременно.

«Надеюсь, ты не собираешься входить?» — подумала Лена. И вошла.

Ее собственный дом был похож на чопорное и тяжеловесное дворянское гнездо, разоренное пьяной матросней. Дом матери в Коломне — на сиротский приют с бумазейными ковриками и домоткаными половичками. Квартира Маслобойщиковых представляла собой адскую смесь гримерной и подсобки приемного пункта стеклотары. Комната Афы Филипаки на Лиговке напоминала будуарчик больной полиомиелитом девочки, безнадежно мечтающей о балете. А квартиры Лениных однокурсников по универу — все эти мелкоплавающие «корабли» и малогабаритные панельные коробки в Купчине и на проспекте Ветеранов!..

Но дом Романа Валевского!

Ленино сердце, с таким трудом приведенное в норму, заколотилось с новой силой. Чудный, удивительный, потрясающий дом! Никаких прихожих, никаких коридоров не было и в помине: дом без всяких предисловий начинался прямо от двери, он взмывал вверх на семиметровую высоту.

Он взмыл бы и выше, вот только стеклянная клетка окон не пускала его. Собственно, это был не дом как таковой — это была студия. Или, как принято выражаться в модных журнальчиках, которые Лена не покупала из принципа, — пентхауз. Все пространство студии занимал огромный пустой зал с зеркальными стенами. К одной из стен прилепился хореографический станок — точно такой же Лена видела у Афы Филипаки, только гораздо меньших размеров. В эркере (том самом, на котором угнездилась башенка) стоял музыкальный центр, а вокруг центра валялись компакты.

Роман Валевский не был ни богом, ни птицей, ни удачливым вором-карманником, ни даже змеей из заброшенного азиатского храма — он был танцором, вот оно что! Должно быть, преуспевающим танцором, судя по размерам студии. Любимчиком лилий и роз в корзинах, дорогих гостиниц и перелетов через океан, кумиром «Боингов-747» и девочек из Вагановского училища.

А его танцкласс! В нем можно смело размещать декорации и ставить все, что угодно, от «Щелкунчика» до «Вестсайдской истории». Здесь есть где преклонить голову всяким там па-де-де и па-де-труа.

Здесь есть где разгуляться гран-па с солистами и кордебалетом! Здесь можно выпасать овец, лошадей, оленей. Здесь можно ставить палатку, чум, юрту, иглу. И разводить очаг. И ждать, ждать, ждать…

Строгую симметрию зала нарушала лишь выгородка справа, больше похожая на барную стойку (за ней пряталась кухня с холодильником и плитой). И балкончик с перилами, на который вела неширокая винтовая лестница. Подумав секунду, Лена сбросила с плеча рюкзак, сняла ботинки и носки и босиком поднялась наверх. Балкончик оказался единственной жилой комнатой в студии, очень небольшой — всего-то метров десять. На этих десяти метрах разместились встроенный шкаф, узкая низкая тахта, два ярких кресла, напоминающие кули с песком, и журнальный столик. На белой, без всяких изысков, оштукатуренной стене висело несколько плакатов. Их содержание сводилось к "MODERN RUSSIAN BALLET «LILLABY» и «ROMAN WALEVSKY». А содержание самой комнаты сводилось к «здесь нет женщины». Здесь нет ни женщины, ни женщин. Ни одной-единственной, ни многих случайных. Он не соврал. Там, на «Маяковской», стоя у ларька с глупейшим одеколоном в руках, он не соврал. Никто не метил территорию, принадлежащую Roman Walevsky, никто гвоздями не вбивал в нее бикини, разрозненные номера «Космополитена», прокладки и депиляторы. Что ж, по этому поводу можно и выпить. Лена рассмеялась, рухнула на тахту и влила в себя остатки бесконечного вероломного «Мукузани». А потом вытянулась на лохматом, пахнущем овчиной пледе и смежила веки.