Виктория Платова - Победный ветер, ясный день

Романа Валевского. Впору потрясти головой и изрыгнуть из себя знаменитое «Не верю!». Афа знала Романа, и теперь они оба мертвы. И прежде чем умереть, она сунула в стопку с бельем контракт с театром современного балета «Лиллаби». Звездный билет, которым ей так и не удалось воспользоваться. Афа знала Романа, возможно, она была его протеже…

Стоп.

Протеже. Она слышала это слово совсем недавно… Совсем. И к нему было пристегнуто еще одно: дрянь. «Дрянь-протеже», именно так. И что-то еще, в таком же уничижительном контексте.

Ага. Маленькая сучка.

Автоответчик. Автоответчик в студии Романа. От которого невозможно было скрыться, даже засунув голову под подушку. Женский голос угрожал Нео и ненавидел «дрянь-протеже». Теперь некому угрожать и некого ненавидеть. Вот только что ей, Лене, делать с этим так странно упавшим на нее знанием? Не делиться же им с первым попавшимся сумасшедшим…

А сумасшедший смотрел на Лену округлившимися глазами. Он все еще ждал ответа.

И тогда…

Лена и сама не понимала, как из нее вырвалась эта фраза. Но факт оставался фактом: фраза слетела с ее губ и мягко спланировала прямо на лейтенантские погоны:

— Я просто не думаю, что это — несчастный случай. Я думаю… Нет, я точно знаю, что это — убийство…

— Что вы сказали? — переспросил Гурий.

— Это — убийство, — упрямо повторила Лена. Скорее — из глухой неприязни к недоразвитому лейтехе, чем преследуя какую-то цель.

— Вы думаете?

— Ничего я не думаю…

Вот-вот, угу-угу, сейчас она задвинет что-нибудь типа: «Пусть лошади думают, у них голова большая», и с чувством выполненного долга развернется и уйдет, оставив шальное «Это — убийство» клевать звездочки на милицейских погонах. Вот-вот, угу-угу, сейчас-сейчас… Но, вместо того чтобы уйти, Лена осталась. И все из-за того, что сдвинуться с места оказалось непосильным трудом. А уж тем более — отвести взгляд…

Отвести взгляд от неказистого гурьевского лица.

А с ним происходило что-то странное и волнующее одновременно. До сих пор физиономия Гурия казалась Лене апофеозом даунизма и яркой иллюстрацией к малотиражному изданию «Практическая психиатрия». И ничего выдающегося в этом лице не было: круглые птичьи глаза, глуповатый вздернутый нос, слегка скошенный безвольный подбородок и кое-как налепленные на череп уши, созданные только для того, чтобы поддерживать фуражку.

Но слово «убийство» преобразило это неказистое, заштампованное лицо: глаза Гурия вдруг лениво потекли к вискам, в них засветилась азиатская мудрость неизвестных изобретателей бумаги и азиатское же вероломство неизвестных изобретателей пороха. Нос тоже модернизировался, очевидно, благодаря раздувшимся ноздрям, а подбородок… Подбородок больше не выглядел безвольным. Наоборот, он вдруг приобрел античную законченность и даже лихо раздвоился.

— Вы думаете, что это убийство?

— Да…

— А знаете… Я тоже так думаю…

— Правда? — безмерно удивилась Лена, все еще не в силах оторвать взгляда от трепещущих лейтенантских ноздрей.

— Правда… Вот только.., улик маловато… Но я найду, не сомневайтесь… Буду зубами землю грызть, а найду…

Лена все еще не могла прийти в себя от метаморфозы, произошедшей с Гурием. Новоиспеченный Адонис — Лао-цзы от сыска явно искушал ее: теперь ему можно было доверить не только завалящие дела в Мартышкине и окрестностях, но и гораздо более серьезные вещи: убийство американского президента Джона Фицджералда Кеннеди, заиндевевшее в шестидесятых. Или убийство шведского премьера Улафа Пальме — чуть позже и чуть потеплее.

Он бы справился. Он бы сумел.

Симпатяга. Душка. Еще не краснофигурный, но все же — полубог.

Вот черт, Гжесь, с его обугленной нагловатой красотой, и в подметки Гурию не годился. Не говоря уже об оперативном питекантропе из ларька, которому так понравилось тянуть из Лены жилы. Он бы вполне мог сунуть Лену в КПЗ на всю оставшуюся жизнь без суда и следствия — именно это было написано тогда на его грубо сколоченной физии: попалась, сукина дочь, попалась, коготок увяз — всей птичке пропасть, дай только время, я и до тебя доберусь.

— Может, не стоит зубами? — едва слышно промямлила Лена.

— Стоит. Не нравится мне это дело.

Слишком все просто. Слишком.

— Да… Но все равно… Грызть зубами землю — это чересчур… Тем более что…

— Что?

Если она сделает это… Если она скажет… Если доверит мертвую тайну мертвой Афы Гурию, а заодно принесет на блюдце узелок, собранный Печенкиным, — неизвестно, — как все обернется. И прежде всего — для нее самой. Но и молчать невозможно. Тем более когда прямо перед тобой такое лицо.

Та-акое…

— Мне нужно поговорить с вами…

— Да, конечно.

— Об Афе… Об Афине.

— Я, собственно, за этим сюда и пришел.

Лене даже в голову не пришло попенять Гурию, что на кладбище приходят совсем за другим. К тому же стремительно меняющееся русло их беседы оказалось внезапно перегороженным Светаней. Ощипанная жена мэтра-экстремала наконец-то притаранила трофейные ключи от «шестерки».

— Держи… Поедем, что ли?.. Мне здесь все тоже остобрыдло. Хотя, казалось бы, такое место философическое… Тишина, покой… С каким удовольствием я бы посещала сей дивный погост… Хоть каждый день…

При других обстоятельствах. — Она бросила полный тайных, невысказанных желаний взгляд на реющую вдали вечнозеленую бороду Маслобойщикова. — А ему здесь было бы хорошо…

Если сейчас Светаню не окоротить, то через секунду она начнет обсуждать размеры памятника отцу-основателю школьной антрепризы, а также конфигурацию могильной решетки. Хотя Лена сильно подозревала, что при Светаниной любви к проспиртованному мэтру дело ограничится наспех вырытой неглубокой могилой и фанерной табличкой «Собаке — собачья смерть». На растушеванном сленге актеров Пекинской оперы.

— Простите, нам пора, — обратилась Светаня к Гурию, небрежно скосив рот. — Я забираю у вас девушку, уж не взыщите.

— Не сейчас. — Лена посмотрела на Светаню с укоризной. — Не сейчас. Потом.

Мне необходимо поговорить с э-э.., лейтенантом.

— Да? — озадачилась Светаня и перевела взгляд с Лены на Гурия. — Вообще-то я думала, что…

— Подходи к машине минут через пятнадцать…

— Ладно… Через полчаса подойду, — проявила неожиданное великодушие обычно склочная экс-прима. — Только сомневаюсь, что вы уложитесь…

— Идемте, лейтенант, — скомандовала Лена, и Гурий послушно стартовал в сторону выхода.

Лена двинулась было за ним, но через пару секунд вернулась к Светане.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она. — Что значит «уложитесь»?

— Да ладно тебе. — Светаня обнажила в бледно-розовой улыбке бледно-голубые, побитые сибирскими морозами зубы пристяжной кобылы. — У меня глаза не на затылке растут… Я же вижу, что тебя от страсти прям наизнанку выворачивает… Вот уж не подозревала, что форма тебя заводит.