Татьяна Полякова - Закон семи

Я, как видно, чересчур углубилась в свои размышления, старушки примолкли и смотрели выжидающе.

— Говорят, что вовсе он не удавился, — шепотом заявила Евдокия Гавриловна, почему-то оглядываясь. — Подозрение есть у милиции. Вот и я думаю: с чего бы вдруг Матюше в петлю лезть? Жил он припеваючи. Вы не думайте, что он нуждался, ничего подобного! И на рынке подрабатывал не потому, что бедствовал, деньги-то у него водились. А вот компания у него была сомнительная — всякая пьянь и рвань, да еще все как на подбор бывшие уголовники. Я сколько раз ему говорила: мол, не доведут до добра такие друзья. Да ведь разве он послушает? Вот они наверняка его и убили. Ночью, когда все случилось, у него шумно было. Мой еще сказал: «Матюша буянит» — и даже в пол стучал, чтоб тот с гостем утихомирились. За ним такое водилось — напьется до белой горячки, и ну чертей гонять, кричит: «Пошли вон отсюда…» Страсть! В такое время лучше к нему не соваться. А трезвый тихий. И тогда мы с моим решили: точно, допился. А теперь я думаю: может, был у него кто? Утром соседка из первой квартиры видела мужчину. Выходил со двора, рано, часов в семь. Она еще подумала, что он у Матюши ночевал. У нас калитка на ночь запирается, с улицы просто так не войдешь, а у Матюши, бывало, дня по три всякие жили, пьянствовали вместе с ним. Но этот, по словам соседки, на бомжа совсем не походил, одет чисто и вообще видно, что человек приличный. Хотя ей верить… — Тут Евдокия Гавриловна перевела дух и замолчала, а я нахмурилась и после недолгих размышлений спросила:

— А не замечали вы во дворе молодого мужчину лет тридцати, блондина, с аккуратным пробором?

— Эх, милая, да к Матюше кто только не шастал! Разве всех упомнишь? Одно время повадились какие-то на джипе, по виду форменная шпана. Я сама их раза два видела…

— А накануне самоубийства они тоже приезжали? — насторожилась я.

— Не знаю. Может, и приезжали.

— В милиции вы про них рассказывали?

— А то как же! Про все, как на духу, и про мужика этого, и про джип. Только им все равно, им лишь бы дело закрыть, ничего слушать не хотят. Матюша одинокий да еще пьяница, но ведь тоже человек, неплохой к тому же. Я его всю жизнь знаю и, если честно, никогда он никому зла не делал.

— Он вроде бы в тюрьме сидел? — кашлянула я.

— Сидел. Так ведь за что? Руки у него золотые, вот нечистый и попутал. Слабохарактерный Матюша был, а дружки-то никудышные.

— Вы поподробнее об этом расскажите, — попросила я.

— Да, расскажи, — воодушевилась Анна Павловна.

— Значит, так, — серьезно начала Евдокия Гавриловна, — рассказываю по порядку. Дом наш когда-то принадлежал его бабке. Она сама из Питера, чуть ли не княгиня, а может, и княгиня.., ну, да не в том дело. В общем, из благородных она, сюда вслед за братом приехала. Это мне моя мать, покойница, рассказывала, она у нее в домработницах жила. Была Матюшина бабка вдова, жила скромно, воспитывала двух дочерей, одна вышла замуж и уехала, а вторая с ней осталась — она хромала и увечья своего стеснялась. Уже перед войной, когда мать умерла, вышла замуж за учителя, родила двоих детей, один из них Матюша как раз и есть. После революции у бабки дом отобрали, а ей с дочерьми оставили комнату под лестницей, там теперь кладовка, а у них гардеробная была. Комната без окон, метров тринадцать, там и ютились. А матери моей как жене красноармейца выделили жилье в доме, бывшую хозяйку очень жалела и помогала ей, чем могла. Году в тридцать восьмом та умерла, а дочке выделили комнату внизу, где сейчас Матюшина квартира. Она в то время в техникуме работать стала, жизнь потихоньку налаживалась, потом замуж вышла, а мужа ее выдвинули по партийной линии, и стал он большим начальником. Ну, может, и не совсем большим, но выбил себе еще комнату. А в пятидесятых дом начали расселять. Внутри все перегородки снесли, что после революции наделали, и стало у нас шесть квартир: четыре наверху и две внизу. После смерти родителей Матюша здесь остался, а подвал занял под мастерскую, у него с детства страсть проявилась к ювелирному делу. Отец его, пока жив был, увлечения сына не одобрял, но и не препятствовал. Подвал просторный, вот Матюша там и обосновался, отец разрешение выхлопотал, туда из его квартиры дверь вела. Родители умерли, когда Матюше лет двадцать пять было. Сначала отец скончался, а вслед за ним и мать. Сестра в другом городе с семьей жила. В общем, за парнем никакого присмотра, и пошел он по кривой дорожке. Это уж мы потом поняли, когда его арестовывать пришли, а до той поры считали: работает себе человек, и слава богу. Народ к нему валом валил. Разные, конечно, люди. Должно быть, были такие, кто его с панталыку и сбил. Я ж говорю — он слабохарактерный. В один прекрасный день нагрянула милиция, и его арестовали. Сказали, монеты какие-то подделал. Может, и подделал, а может, и нет, поди разберись. Дали ему восемь лет, срок немалый. И квартира бы пропала, не пропиши он туда племянника. Тот непутевый, от родителей уехал и здесь без дела болтался. Матюшину квартиру он все восемь лет сдавал, а сам жил у какой-то подруги. Пока Матюша в тюрьме был, подвал залило — канализацию зимой прорвало, затопило все до потолка. Кое-как залатали, но и теперь живем, как на бочке с порохом, не ровен час… О чем это я?

— Матюшу когда посадили? — спросила я.

— Сейчас высчитаю. Вернулся он девять лет назад да восемь отсидел.., семнадцать лет получается.

«Значит, в тюрьме он оказался как раз перед похоронами отца, — отметила я, сама толком не зная, почему это для меня так важно. — А отец исчез за пять лет до того момента, когда его тело было обнаружено и предано земле».

— Когда Матюша из тюрьмы вернулся, — продолжала Евдокия Гавриловна, — ювелирное дело забросил, а может, запретили ему им заниматься. Правда, бывало, в своей мастерской возился, но больше пьянствовал да на рынке болтался. Но люди говорили, что с прежних времен у него кое-что осталось. Если милиции верить, до тюрьмы Матюша был подпольным миллионером. Но я, если честно, сомневаюсь. Жил он тогда скромно. Да и уж, наверное, из хором бы наших, коли богачом был, переехал бы куда получше. Хотя и тут наверняка не скажешь, может, не хотел к себе внимания привлекать. Опять же мастерская… В общем, с уверенностью ничего не скажу, но деньги у него и впрямь водились и, должно быть, на черный день кое-что припас, вот кто-то и позарился…

— Конечно, припас, — с воодушевлением кивнула Анна Павловна. — Сама говоришь, не бедствовал. А откуда деньги, если человек после тюрьмы и нигде толком не работает?

— Жалко Матюшу, — вздохнула Евдокия Гавриловна.

— Жалко, — согласилась Анна Павловна. — Вот ведь время: за рубль убить готовы, а за спрятанное золото сунуть человека в петлю — вообще пара пустяков.