Татьяна Полякова - Ночь последнего дня

— А что? — влезла Машка. — Он аргентинец и просто обязан был быть хорошим танцором.

— Вы танцуете танго? — обрадовался Рахманов.

— Вот это вопрос! — захлопала Машка в ладоши. — Она танцует танго, и вы даже представить не можете, как она танцует! Юлька, станцуй им революцию, чтобы амигос рыдали от счастья и захотели умереть героями!

— Сколько мы сегодня выпили? — попыталась я призвать всех к порядку, но Антон уже болтался возле музыкантов, а Рахманов поднялся и подал мне руку.

Через пару минут я оценила продуманность его имиджа. Тонкие усики, костюм в полоску, взгляд профессионального соблазнителя.., образ был бы неполным, не умей он танцевать. Он наверняка безумно гордился своими достижениями, слушал джаз и танцевал танго, сводя баб с ума. Беспомощные куклы в его руках обмирали от страха сделать что-нибудь не так, и вряд ли он ожидал, что на сей раз будет по-другому. Он действительно оказался неплохим танцором, и этого хватило, чтобы я в одно мгновение забыла все: Ника, свой вой по ночам, липкие взгляды и скрежет замка за спиной. Я была свободна, как тогда с Машкой, до одури танцуя среди облезлых стен и окон с решетками. Улетай, душа! И она летела, и смеялась, и повторяла: «Я свободна…»

И вдруг все кончилось. Мы стояли друг против друга, тяжело дыша, и слышали, как бьется сердце, одно или сразу два, но в унисон, так что казалось, что все-таки одно. Взгляды столкнулись, и внезапно пришла уверенность: Рахманов у меня на крючке. Он никогда этого не забудет. «К сожалению, я тоже», — пришлось признать мне, и мгновенный триумф сменила печаль.

Я повернула голову и увидела Борьку. В его взгляде застыла горечь. А еще в нем было смирение. Он показался мне до нелепости смешным с этой его горечью и потерянной любовью. А Борька вскинул голову и, наверное, прочитал мои мысли, потому что теперь в его глазах была ненависть.

Мы вернулись к столу, Рахманов держал меня за руку и выпустил ее лишь не мгновение, чтобы пододвинуть мне стул.

— Ты была великолепна, — сказала Машка. Остальные молчали, Антон старался не смотреть на Борьку, поспешно отводил взор, как при встрече с тяжелобольным.

— Вы произвели фурор, — наконец сказал Борька. — Пожалуй, это самое яркое событие сезона. Почему бы вам не попробовать себя на сцене? Хотите, буду вашим импресарио?

— Борис, пожалуйста… — повернулся к нему Антон.

Рахманов поднялся и потянул меня за руку.

— Идем.

— Вот это называется искусством обольщения… — засмеялся Борька.

— Не переживай, — презрительно бросил Рахманов. — Это хороший повод напиться. Идем, — повторил он мне нетерпеливо.

— Вы прекрасная пара, дьявол вас побери! — крикнул Борька нам вдогонку.

Меня слегка покачивало от выпитой водки, а чувство было такое, будто я смотрю на все и всех откуда-то сверху. Голова шла кругом, и хотелось беспричинно смеяться, как на карусели, когда поднимаешься все выше и выше. Я нервно хихикнула и оступилась, туфля слетела, и я запрыгала на одной ноге, повиснув на локте у Рахманова. На улице шел дождь — сплошная стена воды, способная охладить любые чувства.

— Мы вымокнем до нитки, — сказала я, пытаясь попасть ногой в туфлю.

Он обнял меня и принялся целовать под укоризненным взглядом швейцара, который, не удержавшись, спросил:

— Вызвать вам такси?

— Брось свои туфли, вон там мой дом! — крикнул мне, не обращая на него внимания, Рахманов.

Мы бросились бежать, брызги летели во все стороны. Консьерж увидел нас в окно и поспешил открыть дверь.

Мокрые следы на ступеньках и стук сердца… Как там сказала Машка: «Станцуй ему революцию»? Я готова. Это мой шанс, и я на него поставлю.

Я проснулась в пять утра, смотрела в потолок и прислушивалась к чужому дыханию. Тихо поднялась и вышла из спальни, спотыкаясь в темноте. В гостиной на низком столике недопитая бутылка шампанского. Я подошла и глотнула из горлышка, вернула бутылку на стол. Зачем-то подошла к окну. Странная тоска навалилась, а ведь вроде бы я должна быть довольна. Все получилось так, как я рассчитывала, — африканская страсть, разбросанная по дороге в спальню одежда… Моя большая старательность вызвала ответные чувства. Потом мы тихо разговаривали, лежа в объятиях друг друга, пытаясь отдышаться, и испытывали друг к другу нежность. Мои слова, что «никогда ничего подобного», произнесенные с должной растерянностью, и его о том же в ответ, и вновь объятия, и желание сделать друг друга счастливыми, вполне искреннее желание… И умиротворенность, и даже что-то в самом деле похожее на счастье… Ведь все это было пару часов назад. Отчего вдруг такая тоска?

Я смотрела в окно, ветви березы раскачивались в темноте. Опять ветер, опять дождь… И я вдруг заревела, как мне казалось — без причины. Хотя знала, что лукавлю. Причина есть. Вот так, вдруг, узнаешь о себе занятные вещи: я все еще его люблю. Оттого чувство такое паршивое, точно и впрямь изменила, предала. Только моей любви никто не хочет, она не нужна ни Пашке, которого где-то носит по жизни осенним листком, ни тому, кто недавно шептал: «Я обожаю тебя». И нет ни ощущения победы, ни даже физического удовлетворения от нескольких часов удовольствия, только досада и тоска. Все не правильно, все не так. А как? Пора уяснить, что в постель ложатся не только по большой любви, и не забивать голову ерундой. «А вот если бы он.., а вот если бы я…» Радуйся, ты сделала этого парня. Он у тебя на крючке, ты же видела его глаза, ты поняла… Никуда он не денется и уйти не сможет, по крайней мере, пока. А значит, надо умело разыграть свои карты, потому что он действительно способен помочь тебе и Машке выбраться из дерьма, чтобы сукин сын Ник оставил вас в покое. Пусть язвит, злится, пусть задохнется от бешенства, но сделать ничего не посмеет. Рахманов — мой реальный шанс, за который я должна благодарить небеса и прыгать сейчас от радости: ах, какая я молодец, все смогла, как задумала. Только что-то не прыгается. И чувство такое, будто проиграла на всех фронтах.

«Станцуй ему революцию…» Я невольно усмехнулась и поняла, что, если немедленно не уйду, наделаю глупостей. Я вернулась в спальню, ступая на пальцах, подхватила свои вещи с пола, а потом торопливо оделась в гостиной, очень боясь, что Олег вдруг проснется и придется что-то объяснять.

Консьерж, как видно, давно привык к ночным визитам дам и их неожиданному отбытию, сонно взглянул и предложил вызвать такси.

— Нет, спасибо, — ответила я.

Он открыл мне дверь, и я с облегчением вздохнула, подставив лицо ветру, сбрасывая остатки сна, как теплую одежду. Постояла немного и зашагала к площади. Мои шаги гулко отдавались на пустынной улице, принося в душу странное умиротворение, как будто я одна во всем мире и ничего не нужно делать, бредешь в никуда и знаешь, что впереди тоже ничего нет, и от этого ни боли, ни грусти.