Николай Псурцев - Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15

Откроюсь: к пьяному мы отношения не имели. Но эта случайность оказалась кстати.

Казанский метался по мастерской. Он положил на стол коробочку и делал вокруг нее круги. Велико было у него искушение открыть ее, но боялся, боялся какой-нибудь ловушки, боялся, что в коробочке скрыт проверяющий его механизм. Он был отчасти прав. Вскрыть ее могли только специалисты.

Раздался опять телефонный звонок. Он снял трубку.

— Алло!

В трубке послышался незнакомый голос:

— Здравствуйте, Евгений! Я от Алексея Алексеевича!

Началось! Казанский едва сдерживал себя, чтобы не закричать. Однако ответил:

— Слушаю вас!

Глуховатый голос спокойно продолжал:

— Вы интересовались картиной «Ангел пустыни». Я могу завтра вам ее показать… Я прошу вас подойти завтра в половине седьмого вечера к памятнику Пушкину. Идти от Никитских ворот по Большой Бронной….

В трубке отбой…

Казанский рассказывал, что именно в эту минуту он решился идти в Комитет государственной безопасности. Но как идти? А если они следят? Они могут стоять около приемной. Они могут подключиться к телефону.

В голове все смешалось. Казанский схватил коробочку, ключи от машины и кинулся по лестнице вниз. Он вскочил в машину и помчался… на вокзал. Решил ехать в Ленинград, в Ленинграде за ним не уследят!

Он решил взять билет, а машину оставить прямо у подъезда вокзала. Билетов не оказалось. Кассирша объявила:

— Все поезда ушли, молодой человек!

Он вернулся к «Москвичу», у машины стоял милиционер.

Опять испуг. Милиционер спросил, чья это машина. Казанский чуть было не отрекся.

— Не-е-е… Не знаю! — ответил он.

— Как же вы это не знаете? Вы на ней приехали!

— Моя машина! Мне нужно ехать!!!

Казанский буквально впрыгнул в «Москвич» и помчался.

Милиционер решил, что Казанский пьян, и сообщил в ГАИ города, чтобы задержали машину с пьяным водителем. Но ГАИ не успела. Казанский вернулся домой, поставил машину у подъезда, пошел в мастерскую.

Он уверял, что в этот час он боялся, как бы мы его не арестовали до того, как он сам явится.

Когда он выглянул из окна в переулок, его охватил ужас. Около «Москвича» стояла милицейская оперативная машина. Это инспекторы ГАИ обнаружили его «Москвич» по номеру, сообщенному милиционером. Казанский не сообразил, что появление оперативной милицейской машины вызвано его нелепым ответом милиционеру на вокзале.

В довершение всего раздался телефонный звонок. На этот раз он снял трубку, но не ответил. С другого конца провода кричали:

— Алло! Алло! Это аптека?

Обычная неполадка в московском телефонном узле. Тут Казанский отвел душу:

— Почему аптека? — взорвался он. — Какая аптека? Вы с ума сошли! Хулиганство! Я буду жаловаться!

Трубку на другом конце провода положили. Именно поиски аптеки и надоумили его. Он набрал телефон скорой помощи и вызвал врача, заявив, что у него сильнейший сердечный приступ.

Врач приехал.

Выслушал его, сердечного приступа не нашел, хотя Казанский почти в истерике уверял, что у него разрывается сердце.

— Спасите меня, доктор! Спасите! — кричал он.

Я думаю, что мольба его звучала вполне убедительно.

Врач вызвал санитаров. Казанского увезли в больницу.

В девять часов утра с первых минут рабочего дня ко мне позвонили из приемной и спросили, не интересует ли меня некто Казанский?

Я посмотрел на Василия. Он не слышал, конечно, что мне сказали, но весь потянулся к телефонной трубке. Ждал!

Я спросил:

— Он в приемной?

Мне ответили, что Казанский вызывает следователя Комитета государственной безопасности в больницу. Глядя на Василия, я не сдержал улыбки.

— Казанский просит нашего представителя, чтобы сделать заявление…

— Надо торопиться, Никита Алексеевич! Свидание у них назначено на половину седьмого.

Я его понял. Ему очень хотелось дело с Казанским самому довести до конца.

— А почему надо торопиться? — спросил я его. — Впереди целый день.

Я достал трубку, набил ее табаком и закурил, нарушая запрет Раскольцева, хотя этот запрет и был справедлив.

— Почему торопиться? — повторил я вопрос. Василий замер.

— Можно, Никита Алексеевич? — задал он вопрос как вступление.

— Можно.

— А если послать его на встречу?

— И с поличным взять всю группу?

Я нарочно задал такой вопрос, я знал, что Василий задумал нечто иное. Он меня понял.

— Никита Алексеевич, я же не о том! А если через Казанского ворваться в эту цепочку?

— Откуда у вас, Василий Михайлович, такая любовь к этому художнику?

— Кто кого больше любит? Спасенный спасителя или спасший человека от беды своего спасенного? Мне кажется, тот, кто спасал, — спасенного больше любят.

— Ворвемся в цепочку, дальше что? Вступать в игру? Это зависит и от Казанского…

— Согласится!

— Я не об этом! Сумеет ли он их переиграть? Мы же с тобой решили, что Раскольцев очень сильный противник. И еще этот господин…

Я попросил главного врача больницы отвести мне часа на два отдельную комнату. Главный врач уступил мне свой кабинет. Туда на тележке привезли Казанского. Дверь закрылась. Я запер ее на ключ, повернулся к Казанскому. Он спустился с коляски. Светились в его глазах и мольба и надежда.

Чтобы все было по форме, я показал ему свое удостоверение. Я мог бы его сейчас же засыпать вопросами. Но важно было, чтобы он сам все рассказал, чтобы раскрылась мера его искренности.

Творчеству своему он тогда оценку дать не смог, не сразу дано человеку отказаться от иллюзий. Но всю историю знакомства с Нейхольдом он рассказал подробнейшим образом, ничего не утаил. Трудно ему было, человек хочет всегда выглядеть красиво. Художник — и вдруг спекулянт, мошенник… И этот порог он перешагнул. В лицах, живо, с полной беспощадностью к себе изобразил сцену его вербовки Эдвардсом.

Словом, рассказал все, вплоть до вызова скорой помощи. Статья 64 Уголовного кодекса гласит:

«Не подлежит уголовной ответственности гражданин СССР, завербованный иностранной разведкой для проведения враждебной деятельности против СССР, если он во исполнение полученного преступного задания никаких действий не совершил и добровольно заявил органам власти о своей связи с иностранной разведкой».

В силу добровольного признания от наказания он освобождался. Мы имели правовые основания не возбуждать уголовного дела против него и за валютные операции. Признание все перекрывало. Я показал ему портрет Сальге, личности для нас еще туманной. Он его никогда не видел.

Наступала решающая минута. Посылка, небольшая картонная коробочка из-под пилюль, лежала передо мной на столе. Он не открывал ее.

О вступлении в большую игру речи пока еще не шло. Но позондировать, попробовать, пойдет ли игра, мы могли.