Николай Псурцев - Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15

— Отличился! Даже попытался сбежать!

— А как отреагировал на предъявленное ему обвинение?

— Вроде все признал и не признал. Жену свою убил, да только как — по-прежнему не помнит. Вот и делай отсюда любой вывод.

— Теперь это уже пройденный этап, — проговорил Русанов и протянул Осокину какую-то бумажку. — Читайте! Поступила к нам всего с час назад. Пока еще вы были в Рязани, этот Охрименко уже подготовил кое-что новенькое.

Вкривь и вкось на вырванном из тетради листе размашистым почерком написано: «Генеральному прокурору СССР. Жалоба».

— Так это же не вам, Иван Петрович!

— Мне копия. Читайте!

Осокин читал: «Гражданин прокурор! У меня горе, у меня злое несчастье, беда… Я убил свою жену. Застрелил случайно в тяжкой ссоре, о чем смертно жалею и своей жизнью не дорожу. Не убил себя, но это от меня не уйдет. Хочу суда, а следователь, некий Осокин, мальчишка, все что-то ищет, хочет выслужиться и шьет мне другие дела, которых нет! Дайте суд! Убил же! То и слепому ясно, но не подвергайте моральным пыткам! Или дайте мне пистолет и я докажу, что не симулировал самоубийства, а не знаю и сам, как получилось, в себя стрелял, а вот не убил!»

— Суда просит! — с негодованием воскликнул Осокин. — Что это он так спешит?

— Подмечено верно! — подтвердил Русанов. — Только зачем бы ему с этим судом спешить? А? Не потому ли, что вы, Виталий Серафимович, оказались слишком въедливым: разгадали его симуляцию, разобрались с письмами и, чего доброго, на этом не успокоитесь.

У каждого бандюги своя арифметика! Он, надо думать, рассчитывал и на то, что мы не станем возиться долго с его делом, ограничимся тем, что расскажет сам. Вышло иначе. Теперь надеется на то, что скорый суд все спишет.

Да, вот еще что: он ведь и бежать надумал вовсе не из-за того, что был разоблачен с письмами… И свою жену убил с определенным расчетом что-то скрыть.

— «Лягавая»! — произнес Осокин. — Не дает мне покоя это слово! Что он этим выразил? Что она знала про него, чем пригрозила? Дайте мне новую командировку!

— Куда?

— На его родину. Он родился в Белоруссии в Могилевской области…

— Почему же не в Ашхабад? — поинтересовался Русанов.

— Считаю, что всего проще начать с того места, где он жил до войны, а уже после этого идти дальше, куда выведет кривая. Да и его фронтовые подвиги тоже не помешало бы проверить. Больно не вяжется все случившееся с благородным обликом героя-фронтовика.

— В этом вы правы. Он в тюрьме не сидел?

— Я наводил справки. По картотеке МВД Охрименко не проходит. Данных о его арестах или судимости в прошлом нет.

— Где же он все-таки подцепил это блатное словечко «лягавая»?

— Я об этом тоже задумываюсь.

— Теперь, во всяком случае, мы можем с полным основанием рассуждать и так: его первоначальной целью, по причине еще неясной, было только явное стремление добиться разрыва со своей женой. Созрел и коварный план. Скомпрометировать ее письмами. После возвращения с курорта учинить ей вселенский скандал. Все завершить разводом, вполне оправданным в глазах окружающих.

Только произошло нечто непредвиденное. Во время возникшей между ними ссоры жена Охрименко в чем-то уличила его и пригрозила разоблачением, которого он смертельно испугался, так сказать, сама загнала его в угол. Вот он и сорвался! Переступил черту дозволенного — совершил убийство, о котором ранее и не помышлял. На истину похоже?

— Да.

— В таком случае вношу предложение: еще раз допросить Охрименко, но уже с моим участием. Может, и расскажет что-то новое. Заодно и его жалобу прихватим. Пусть объяснит, чего это так ему не терпится попасть в суд.

В облике и в поведении Охрименко за несколько дней нахождения в тюремной больнице произошли разительные перемены. Он сбросил с себя личину добропорядочного человека, опустился, даже не пожелал бриться.

Он не поздоровался, не спросив разрешения, плюхнулся на табурет, накрепко привинченный к полу. Мельком взглянул на Русанова и смачно сплюнул себе под ноги.

— Это еще что за новости? — возмутился Осокин. — Потрудитесь вести себя прилично!

— Мне в душу наплевали, а я вам на пол. На полу затереть легче! С вами, гражданин следователь, мне говорить не о чем! Я жалобу написал Генеральному прокурору!

— Ив мой адрес, — негромко, но внушительно произнес Русанов. — А вот плеваться не стоит. Вас накажут, нужно ли это вам?

— Вы прокурор? — спросил Охрименко.

— Прокурор. — подтвердил Русанов.

— Но не генеральный!

— Не генеральный. Прокурор Озерницкого района. Это мне вы копию предназначили. Вы жалуетесь на следователя, но жалоба ваша не по существу. Я разбирался в вашем деле. Следователь Осокин ни в чем на вас напраслину не возводит. Вы не пожелали сами рассказать, как дело было, ему пришлось это установить следственным путем. Ни в чем он не погрешил против истины и нигде не вышел за пределы фактов. Однако в вашем деле еще не все достаточно выяснено. Вы просите ускорить рассмотрение вашего дела в суде. Примем к этому все необходимые меры. Но мы еще не можем передать дело в суд так и не установив мотивов вашего преступления. Мотив ревности — ложь, ложны и ваши утверждения, будто вы ничего в момент преступления не осознавали. Вы явно не хотите серьезно ответить ни на один вопрос следствия, вот иприходится следователю искать ответы самому, а на это, естественно, требуется дополнительное время…

Охрименко слушал Русанова внимательно, подобрался, поубавил наглости.

— Какие вопросы? Кому они нужны, вопросы? И слепому видно, что произошло… Убил! Мне ж это слово не выговорить было, а следователь наседал, будто и сам все видел… — Охрименко вдруг возвысил голос: — Убил! Признаю, что убил! А за что убил, почему убил, говорить не обязан. Судите! Да, да, признаю! Куда деваться? За такое дело яснее ясного — вышка!

Охрименко схватился за голову.

— Это за что же вышка? За жизнь неудачную, за все, что претерпеть пришлось!

— От кого претерпеть? — быстро спросил Русанов.

— От нее! От кого же!

Русанов поморщился.

— Темните, Охрименко! С анонимными письмами мы разобрались!

— Ни в чем-то вы не разобрались! Не в письмах дело!

— Мы так и считаем, что не в письмах! — заметил Русанов.

Охрименко махнул рукой.

— Я каждый раз говорю следователю: мне наплевать, что вы считаете. Важно, что я считаю. Убил — судите!

— За что убили?

— Ни за что! Умышленно убил, как в законе сказано, с особой жестокостью, при отягощающих обстоятельствах! И все тут! Более ни звука!

Русанов прошелся по камере, остановился возле Осокина. Тот молча сидел за столом, писал протокол.

— Ну что ж, Охрименко, я вижу, что вы действительно готовы признать свою вину. Только не мешает знать и другое: при столь тяжком преступлении следствие обязано выверить все обстоятельства до мельчайших. Мы присмотрелись к вашему окружению. Появилась Гладышева, затем возник Жердев. А что это за дружок жил у вас в конце зимы? Долго гостил…