Аркадий Адамов - Антология советского детектива-46. Компиляция. Книги 1-14

— Я знаю.

— Откуда? — удивился он.

— Вам же наша начальница объяснила, что этот поезд — женский монастырь на колесах. Мы, как всякие женщины, любопытны. Поэтому атаковали замполита и все у него узнали. Вот так.

— Вы врач? — Сергей покосился на ее погоны с одной звездочкой.

— Нет, я военфельдшер.

— Вы москвичка?

— Почему вы так решили?

— Понимаете, за последнее время мне приходилось сталкиваться с самыми разными людьми. Мой начальник, когда я пришел работать в розыск, прочитал мне целую лекцию о специфических особенностях, говоре и акцентах самых разных людей.

— И вы можете отличить по выговору любого человека? — с недоверием спросила Марина.

— Конечно, нет. Но вот ленинградцев и москвичей...

— Ну, на этот раз вы не угадали, я ленинградка. Что же вы чай не пьете?..

Сергей взял стакан, отхлебнул, искоса глядя на Марину. Чуть вздернутый нос, большие светлые глаза, вот какие только, он так и не разобрал, коротко стриженные каштановые волосы. Гимнастерка плотно облегала ее высокую грудь. Военная форма не портила, а, наоборот, подчеркивала стройность ее фигуры.

— Как чай?

— Прекрасный.

Он говорил это вполне искренне. Никогда в жизни он не пил такого вкусного чая. Никогда еще ему не было так хорошо, как сейчас. Только вот начать разговор он никак не мог. Хотел, а не мог.

— Я слышала, вы до войны учились в университете? — Марина взяла стакан с чаем, села напротив.

Сергей поднял глаза и вдруг увидел, что она пристально рассматривает его. От смущения он сделал слишком большой глоток и закашлялся, обжигаясь.

— На юрфаке, — сказал он каким-то хриплым, чужим голосом.

— Я тоже училась.

— В медицинском?

— Нет, в Ленинградском университете, на филологическом.

— Правда? — Сергей поставил стакан с чаем, он почему-то очень обрадовался тому, что Марина студентка-филолог. Она как-то сразу стала для него понятнее. Точно такой же, как девочки с его курса и других факультетов МГУ.

— Это же очень здорово.

Марина засмеялась и опять внимательно поглядела на Белова.

— Я хотела изучать русскую литературу двадцатого века, даже автореферат писала о «Хождении по мукам» Алексея Толстого. В Ленинграде жили почти все писатели, именами которых мы гордимся. Моя мама работала в литературном архиве, а папа на радио...

— Они живы?

— Нет. Отец погиб в сорок первом под Лугой. Мама умерла за три дня до прорыва блокады. У нее было много друзей... Почти все ленинградские писатели. Они очень любили маму. Она дружила с Анной Андреевной Ахматовой. Вы любите ее стихи?

Сергей задумался на минуту.

Он читал стихи вполголоса. И вдруг сам увидел заснеженный Ленинград, и Мойку, и конюшни эти царские...

— Как здорово, Сережа! Вы любите поэзию?

— Очень.

— Странно. Война, санитарный поезд, старший лейтенант милиции и стихи Анны Андреевны... Странно... Сон какой-то. Помните, у Алексея Толстого? Москва. Осень. Желтые листья. Катя и Даша сидят на бульваре...

— Идет Бессонов, — перебил ее Сережа, — он в форме санитара, и Даша вспоминает его стихи:

Эти?

— Да, вы и их знаете?

— Я вообще люблю Ахматову.

— Вот и ошиблись. Это не Ахматова, — печально улыбнулась Марина. — Давным-давно, еще в той жизни, я писала свой реферат и об этих стихах сказала, что поэт неизвестен. У нас спецкурс по Пушкину читал профессор Шамбинаго. Он-то и принес мне это стихотворение полностью. Его написала Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая, жена Алексея Николаевича. Она вообще все стихи писала для его вещей. Помните, в «Декабристах» цыганка Стеша поет «Дороги все разъезжены, все выпито вино...» или «Когда поток с вершины гор, шумя, свергается в долины...»?

— Это все она? — удивился Сергей.

— Да, все она. Наталья Васильевна очень ранимый, талантливый человек, всю свою жизнь посвятившая мужу. О своем же творчестве она забыла. А жаль. Вот послушайте:

Марина читала стихи, а он сидел, весь во власти сказочной силы поэзии. И ему было грустно, и грусть эта с каждой строфой становилась все острее и нестерпимее. Она поднималась в нем горячей волной, и Сергею казалось, что Марина не читает стихи, а поет их.

— Вот такие стихи. — Марина замолчала.

Они долго сидели молча, глядя в окно, за которым темнота постепенно стирала со снега дневной свет. Поезд мчался сквозь нее, и мимо окна пролетали, как звезды, алые искры.

— Нагнала я на вас тоску. — Марина попробовала улыбнуться, но улыбка, так и не родившись, пропала. — Я свет зажгу.

Они опять пили чай. Опять читали стихи. Рассказывали друг другу о себе. Теперь Сергей видел другой Ленинград: промерзшие дома, улицы, засыпанные снегом, ломтики хлеба пополам с отрубями. И большую квартиру на Невском он увидел, и человека со странной фамилией Егулин, выменивающего ценности на продукты. Что он мог рассказать? Почти ничего. Потому что о том, чем занимался Сергей, могут знать только люди, посвященные в их дела. Хвастаться той единственной в жизни неделей войны, за которую получил медаль «За отвагу», глупо. Марина человек военный, сама увидит. Но ему очень хотелось, чтобы она узнала обо всем этом сама. Узнала и увидела его совсем другими глазами.

Марина посмотрела на часы.

— Мне пора на дежурство, Сережа.

— Уже? — В голосе его послышалось столько сожаления, что она, улыбнувшись, предложила:

— Вы можете мне помочь. Я вас использую как грубую мужскую силу.

Сергей вскочил, он был готов идти куда угодно и делать что угодно, лишь бы побыть с ней хотя бы еще час.

Они миновали вагон-аптеку, перевязочную.

— Пришли. — Марина вынула из шкафа халат. — Накиньте его, Сережа, он, конечно, маловат вам, но это временно. Я принесу минут через десять другой. Пойдемте. — Она открыла дверь, и Белов сразу же почувствовал острый запах лекарств, к которому примешивались еще какие-то неприятные, резкие запахи. По обеим сторонам вагона тянулись в два ряда койки, на них лежали раненые.

— Здравствуйте, мальчики, — сказала Марина.

— Здравствуй, дочка.

— Мариночка...

— Привет.

— Здравия желаем, товарищ младший лейтенант.