Иван Козлов - Антология советского детектива-25. Компиляция. Книги 1-26

— Вот сам товарищ Пирогов в гости к нам, — сказал хозяин, появляясь следом.

У ЖАРКОЙ печи на высоком прочном табурете сидела женщина в широкой замызганной юбке, широкой кофте и в платке и чистила картошку. Длинная тонкая кожурка тянулась от ножа до пола. Женщина, не меняя позы и не прекращая занятия, приподняла голову, коротко посмотрела на Корнея Павловича, перевела тяжелый недружелюбный взгляд на хозяина и задержала его на нем значительно дольше.

«Кажется, я нарушил важный разговор», — подумал Пирогов, но не подал вида, сказал вслух напористо, бодро:

— Добрый вечер! Прошу прощения за неурочный час. Но дело у меня к вам.

Женщина не то кивнула, не то просто опустила голову, уставясь на картофелину. Корнею Павловичу вдруг сделалось стыдно. «Тут определенно был разговор», — подумал Пирогов, вспоминая, с какой готовностью кинулся навстречу ему председатель. Решив так, он уже не удивлялся угрюмости, неприязни женщины. Снял шапку, поискал, куда бы ее положить или повесить. Но хозяин выхватил, аккуратно, даже осторожно, будто она была из хрупкого стекла, положил на настенный шкафчик.

— Раздевайтесь. Я помогу. Вот сюда...

Он провел Пирогова в комнату, точнее за печь, ибо вся изба делилась ею надвое, освободил стул, спихнув с него какие-то тряпки.

— Располагайтесь. Я — сам-момент.

Он о чем-то пошептался с женой, вернулся с лампой, поставил на стол, суетливо потыкался туда-сюда, поймал другой стул за спинку, подсел к Пирогову.

— Такие все дела. Не жизнь — толкучка.

— Может, я некстати?

Хозяин замахал руками. Это могло обозначать: «что ты, что ты» или «тише-тише!»

«Странный мужичок, — подумал Пирогов. — Как же ты, брат, руководишь Советом, если дома будто на спице вертишься».

— Как у людей настроение? — спросил Корней Павлович.

— У кого как. Молчат. А что на уме, поди узнай.

— Так все и молчат? И даже не ругаются.

— Этого сколь хошь. А вообще больше молчком.

— Вы бы первым заговорили. Глухо у вас. Вот и народ глохнет. Немеет.

Хозяин провел ладонью по шее, поднес к глазам, качнул головой.

— Потею чтой-то.

— Жарко топите. Дрова не вешаны.

— Жить в лесу и не иметь полена...

Председатель оглянулся на кухню, будто боясь, не подслушивают ли их. Взгляд его небольших луповатых глаз был настороже. «Да что он в самом деле, — подумал Пирогов, — будто ждет кого-то и боится, как бы тот не встретился со мной».

— Как Анкудай стоит?

— На прежнем месте, — Корней Павлович пожал плечами. — Давно не был там?

— Не то чтобы... Пришлось к слову... Конечно, куда же ему деться... А вы к нам проездом? Или дело?

Разговор явно не клеился.

— Извините, у меня к вам несколько вопросов, — сказал Корней Павлович, поняв, что к близкому знакомству с этим человеком у него не лежит душа.

— Я... Да... Сам-момент...

Он снова убежал за печку, и снова оттуда послышался шепот. Хозяин тут же появился в комнате, вытирая тряпкой шею.

— Значит, вопросы?

— Да! Вас зовут Федор Африканович?

— Африканович, — как эхо подтвердил хозяин и кивнул для большей достоверности.

— Федор Африканович Князькин?

— Как есть — Князькин.

— И вы председатель сельсовета?

— Какой там председатель. Числюсь.

— Это как же так? — опешил Пирогов,

— Чего тут пояснять. Не годен я для такой работы. Характеру не добрал смолоду. Буду писать в исполком, чтобы освободили.

— На фронт тянет?

— Какой там фронт, товарищ Пирогов. Земля меня тянет. Спать ложусь и думаю, встану ли утром. Сердце у меня подорвано. И грыжа кой год мучит. А намедни проснулся от голоса, будто матушка зовет. Ясно так услышал.

— Сколько вам лет?

— Скоро сорок шесть.

— Давно в Совете?

— Переизбрать хотели в сорок первом. А тут война стукнула. Отложили. А потом уж оставили... Сам-момент.

Вскочив со стула, он побежал на кухню. Зашуршали угли в топке, на чугунной плите зашипела вода.

Редкий, просто уникальный тип. Он уже вроде и не председатель — какой спрос, он же со всех сторон забронирован от фронта, ибо оставлен здесь представлять власть, выполнять распоряжения высших органов, проводить мобилизацию. Что это, от небольшого ума, ленивой дремы, сытого равнодушия, комариной культуры? Или это четко сформулированная позиция зрелого по возрасту человека? Тогда как и чем объяснить откровенность? Он ведь прекрасно понимает, что перед ним официальное лицо — начальник райотдела милиции, и этот разговор не может остаться между нами как безобидная шутка. Или он испытывает его, Пирогова? Только подводит к главному, которое прояснит первое недоумение?..

Князькин вбежал в комнату, будто за ним гнались с улицы, быстро сел на прежнее место.

— Вот я... Так, какие вопросы? По части бумаги? Они — в порядке.

— Вы Потапова Андрияна Ивановича хорошо знаете?

— Как же, как же! Бедовый мужик. Шумливый... Мастер крепкого слова... А что, облаял кого-нибудь? Так ему это просто.

— Был у меня он. Говорит, кражи у вас в деревне участились.

Князькин подумал, пожал плечами, оглянулся.

— Мать, ты про воровство что слыхала? — И, не дожидаясь ответа из-за печи, ответил сам категорично и коротко. — Не замечал.

Пирогов растерялся. В заявлении Потапова значился и Федор Князькин.

— Ну, а насчет ямы с картошкой вы мне ничего не скажете?

Глуповатое, подвижное лицо хозяина вдруг напряглось и отобразило беспокойную работу мысли.

— Ямы?.. Да, кто-то сковырнул верх... Откуда узнали? Я никому не жаловался. Или их поймали уже?

— А вы говорите — не слышал. Много взяли? — перебил Пирогов.

— Поди с мешок. Не перемерял остаток.

— Почему же не сообщили мне?

— Э-э, — Князькин махнул рукой. — Ее ведь не узнаешь, не мечена.

— Это уже наша забота.

— Хорошо, я сделаю заявление.

— Надеюсь. Кстати, это не первая кража в Ыло.

— Да, так... Иногда шепоток доходит. А больше молчит народ. Боится.

— Кого?

— Ну как... Говорят, немцы в Оби пароходами объявились. До Новосибирска доехали, потом в лес ушли.

— Что за глупость. Кто такое говорит?

— Все потихоньку. Библию подняли, а там сказано: будто бы между Бией и Катунью война кончится. Сам не видал... Но как не верить. Сила-то солому ломит. До Волги Гитлер добрался. На Кавказ. Слухи ходят, как Москве конец, так и у нас большевикам крышка.

Вот оно в чем дело! Большевикам — крышка, Советам — крышка. А ты, голубок, председатель этого самого Совета. И ты не хочешь под крышку. Земля тянет тебя, а ты не хочешь. Ты лучше загодя отречешься от всего, что нацеплял на себя в мирное спокойное время. И откровенность твоя всего лишь расчет на свидетеля... А может быть, даже на наказание: смотрите, люди добрые, я жертва большевистского произвола. Ах, скот! Чем же ты лучше бандитов, прячущихся в горах? Да ты хуже их! Те хоть не лицемерят, прижались к своему берегу. А ты стоишь на стремнине и местечко в кустах выглядываешь.