Иван Козлов - Антология советского детектива-25. Компиляция. Книги 1-26

— Это как же?

— Я вас слушаю.

— Нет, ты мне ответь, — старик не слышал Пирогова, — это они сюда пришли. Тут ведь до нас — что на пальцы поплевать.

— Так я слушаю ваше дело, — еще раз напомнил Пирогов.

Старик крякнул, снова оглянулся на карту.

— От ведь прет, стерва! Нет, ведь как прет!

Он придвинул к себе стул, сел бочком, шапку зажал в ладонях, а руки сунул между колен — согнулся, сжался, как под тяжестью непосильной ноши, и только глаза быстрые-быстрые, прямо молодые, продолжали насмешливо лучиться.

— Дело у меня такое, дорогой. Месяц назад вакуированных привезли. И до того были. Сто семей, если не поболе. Ага? А кто эти люди? Нет, ты скажи, кто эти люди? Докажи, что среди них нет лазутчика...

— Все?

— Да ведь как? Сам вчера слыхал, похвалялась одна: «Герман придет, всех перевешает». И раньше слыхал. И выходит, не все базированные. Есть подосланные. Вон! — старик повернулся к карте. — Осталось-то до нас — шиш!

Он был или не совсем нормальный или подлец. А скорее всего и то у другое.

— Как ваша фамилия?

— Моя?.. Моя — Сахаров. Тут я... На берегу... Во-он...

— Хорошо, товарищ Сахаров, я сейчас же поручу проверить ваш сигнал.

Корней Павлович поднялся. Встал и старик. «Пожалуй, что ненормальный, — подумал Пирогов. — Ведь я даже не спросил, кого он подозревает».

— Проверьте, проверьте, — сказал Сахаров, медленно натянул шапку, снова подошел к карте. — Как прет, стерва. На вороных. Ничем не остановить. Ага?

— Остановят.

— Дай-то бог.

Отчего так гадко на душе. От очередных проводов? Или старик своими вздохами... Надо же, черт волосатый!

СУМАТОШНО мчалось время. Будто не было дня, — утро и сразу вечер. Утро — вечер.

Допоздна светились окна в райкоме партии и в райисполкоме. Жег керосин и Корней Павлович, чтоб как-то за счет ночи растянуть сутки, растянуть рабочее время.

Пришла телеграмма из управления. Научно-технический отдел подтверждал, что бумага от «бычка» и бумага, взятая у Козазаева, идентичны, а по дополнительным внешним признакам имеют много общего. Не исключено, что и тот и другой листы были в одном переплете, на это указывает одинаковый износ, а главное, сходство жировых отложений на поверхности.

Корней Павлович заперся в кабинете.

Два дня назад он справлялся у военного комиссара о Козазаеве. Тот подтвердил, что Козазаев действительно прибыл на излечение после госпиталя, о чем свидетельствуют документы.

Корней Павлович задал несколько пустяшных на вид вопросов, записал ответы.

Теперь, по получении телеграммы, он вынул записи. Дата прибытия минус дата убытия. Потянулся к карте, узнал расстояние. Получалось слишком много дней. Так много, что самому не понравилось. Один из этих дней совпадал с роковым для убитых на повороте в Ыло.

С досадой хлопнув ладонью по столу, будто внезапно оттолкнувшись от него, Пирогов быстро встал, распахнул дверь.

— Меня не спрашивал сегодня раненый? Этот... Козазаев?

— Нет, Корней Павлович, — отозвалась дежурная.

Он помедлил, думая, не послать ли за ним, решил, что потерпит, пока развиднеется на дворе. Затворил дверь, устало взял со стола трехдневной давности газету — почта приходила нерегулярно, новости старели раньше, чем их успевали прочесть.

У Сталинграда шли бои. Немцы приближались к Волге. Наши цеплялись за каждый клочок земли, но где-то между строк угадывалось, что земли этой осталась узенькая полоска, местами простреливаемая из пулеметов...

Военные новости трехдневной давности. А ты, лейтенант Пирогов? Ты ходишь тут, в тылу...

Умом он понимал, что нужен солдаткам для их безопасности и покоя, а неприятное ощущение виноватости перед ними не проходило. Хуже того, в последние дни, когда стало очевидным, что в горах скрываются лихие людишки, виноватость его сделалась почти физическим ощущением. Он искал случая, который должен, по его мнению, оправдать его пребывание в тылу.

ВЫТЯНУВ под столом ноги и рассуждая таким образом, он и не заметил, что засыпает, когда раздался громкий стук в дверь.

Дежурная бросилась к двери, но быстро вернулась.

— Корней Павлович, там стучат.

— Откройте, — сказал он.

Дежурная откинула засов.

— Начальник здесь? — услышал Пирогов Варькин голос.

— У себя сидит.

Варька влетела в кабинет, как пожарный в горящий дом.

— Корней Павлович... — она рывком сбросила на затылок цветастую шаль. — Корней Павлович, там... Козазаев поймал одного в солдатском...

— Где? — Пирогов поднялся, расправил гимнастерку, пощупал кобуру.

— Пошли мы прогуляться... А он из леса. Грязный, с бородищей. Ну, мой-то: «Стой!» А тот бежать...

Варька с тонким присвистом шмыгнула носом, крупные слезы выкатились на щеки.

— Ты чего? — насторожился Корней Павлович. Обычно суховатый в обращении с сотрудницами, он незаметно для себя сказал «ты», и в голосе его откровенно зазвучало человеческое участие. — Говори же, что случилось?

— Да... — круглые блестящие бусинки нырнули по подбородку. — Да... догнал этого-то... И сгоряча больной рукой как даст.

— Зашиб до смерти? — подсказал Пирогов.

— Не-е, — спешно поправила Варька. — Ему-то ничего. Козазаев... Все швы на ранах расползлись...

— Худо... Неизвестный задержан?

— Привели. Меня за вами послали.

— Ай да Козазаев! Ай да милиционер! Пошли.

Козазаев сидел между дверью и столом, морщась и баюкая руку. На пороге пристроился дед лет семидесяти, низкорослый, легковесный, как сушеный чабачишко.

Увидев Пирогова, Козазаев поднялся.

— Сиди, — остановил Корней Павлович. Подошел к неизвестному, прижатому в угол столом.

— Документы.

Незнакомец не шевельнулся. Худое лицо в коричневой щетине не вздрогнуло, не выразило страха или откровенного упрямства. Он неподвижно и тускло смотрел на крышку стола.

— Встаньте.

Едва просунувшись в щель между столом и стеной, незнакомец поднялся, уперся спиной в угол, нетвердо подогнув под столом ноги.

— Выверните карманы.

Зорко следя за руками, Пирогов отмечал каждую подробность содержимого карманов: не понравилось, что коричневый курил свежий самосад, значит, кто-то снабжал с грядки, обломок напильника для кресала тоже был свежий, не успел засалиться жгут из цветастой хлопчатобумажной ткани.

— Все, — сказал неизвестный, хлопая по вывернутым карманам, будто стряхивая с них пыль.

— Нагрудные, — подсказал Пирогов.

Коричневый расстегнул пуговицы, достал книжечку раскурочной бумаги. Корней Павлович нетерпеливо взял ее. Узкие, как на «бычке», буквы шли через страницу.

— Теперь уже точно все, — сказал неизвестный. — Видите.

Корней Павлович собрал в носовой платок изъятое у незнакомца, завязал узелком.