Уильям Айриш - Избранное. Компиляция. Книги 1-20

— Я знаю, как это бывает, — дипломатично ответил Ломбард. — Ни одной жене не нравятся друзья, которые были у ее мужа до женитьбы. — Он достал сигареты и бросил ему пачку через узкую камеру. — Не обессудь, если от них у тебя распухнет язык, а губы покроются волдырями. Я привез их оттуда, они сделаны из селитры пополам с порошком от насекомых. Я еще не успел запастись нашими. — Он глубоко затянулся. — Я думаю, будет лучше, если ты мне все расскажешь.

Хендерсон подавил вздох:

— Да, наверное. Я уже столько раз рассказывал об этом, что мне кажется, будто я просто перематываю пленку назад, вижу один и тот же сон.

— Для меня вся эта история — словно грифельная доска, на которой еще ничего не написано. Так что постарайся по возможности ничего не пропустить.

— Наш с Марселлой брак не стал главным событием нашей жизни, как это должно было быть. Словно мы оба просто попробовали. Мужчины обычно редко признаются в этом, даже своим близким друзьям, но здесь, в камере смертников, подобная сдержанность выглядела бы глупо. А год с небольшим назад вдруг пришло то самое, главное. Но для меня уже было слишком поздно. Ты незнаком с ней, не знаешь ее, так что нет смысла называть ее имя. Они оказались достаточно порядочными, чтобы не называть его даже в суде. Во время всего процесса они называли ее «эта девушка».

— Твоя Девушка, — согласился Ломбард. Он сидел скрестив руки, так что сигарета торчала у него из-под локтя, и напряженно слушал. Его задумчивый взгляд был устремлен в пол.

— Моя Девушка, моя бедная девочка. Это и было оно, то самое, настоящее. Если это приходит, когда ты не женат, тебе ничего не грозит. Или если этим самым окажется твой брак, это еще лучше, тогда ты просто счастливчик. Или если ты женат, но это так никогда и не приходит — ты все равно в безопасности, хотя живешь только наполовину, сам того не подозревая. Но бывает, что ты женат, и это приходит, когда уже слишком поздно, и ты не можешь ни на что надеяться.

— Не можешь ни на что надеяться, — задумчиво повторил Ломбард с сочувствием в голосе.

— Она была сама чистота. Я рассказывал Моей Девушке о Марселле, когда мы встречались во второй раз. Предполагалось, что это наша последняя встреча. Нашу двенадцатую встречу мы все еще пытались сделать последней. Мы старались избегать друг друга — с тем же успехом железные опилки могут стараться избегать магнита.

Марселла догадалась почти сразу же, не прошло и месяца. Я понял, что она догадывается, пошел и рассказал ей все. Это не было для нее ударом, заметь. Она просто слегка улыбнулась и стала ждать. Как наблюдатель, который следит за парой мух, накрытых стаканом.

Я пошел к ней и попросил развода. Тогда все и началось. До тех пор я не слишком-то много для нее значил, как я уже успел заметить. Так, некто, чьи ботинки стоят в прихожей рядом с ее туфлями. Она сказала, что ей надо подумать. И она стала думать. Так проходили недели, месяцы. Она тянула время, она держала меня в подвешенном состоянии. Я до сих пор так и вижу ее медленную, насмешливую улыбку. Из нас троих только она получала удовольствие от этой ситуации.

Из меня словно вытягивали жилы. Я взрослый человек, и мне была нужна Моя Девушка. Я не хотел, чтобы меня водили за нос. Я не хотел никакого романа, я хотел иметь жену. А женщина, которая жила в моем доме, — она не была моей женой. — Он опустил взгляд на свои руки, даже теперь, спустя многие месяцы, они слегка дрожали. — Моя Девушка сказала мне: «Должен же быть какой-то выход. Она держит нас в руках и знает это. Твое угрюмое молчание ни к чему не приведет. Оно вызовет такое же мрачное сопротивление с ее стороны. Подойди к ней по-дружески. Сходите куда-нибудь вечером вместе. Поговори с ней откровенно. Если два человека когда-то любили друг друга, как вы с ней, что-то должно остаться, хотя бы общие воспоминания. Должны же у нее сохраниться хоть какие-то добрые чувства к тебе, ты можешь затронуть их. Убеди ее, что для нее это тоже лучший выход, как и для нас с тобой».

Итак, я купил билеты на шоу и заказал столик в ресторане, где мы часто бывали до женитьбы. И я пришел домой и сказал: «Давай сегодня вечером сходим куда-нибудь вместе, как раньше».

Она опять улыбнулась своей медленной улыбкой и сказала: «Почему бы и нет?» Когда я пошел в душ, она уже сидела перед зеркалом и прихорашивалась. Все эти движения я знал наизусть, легкие прикосновения к лицу то в одном, то в другом месте. Я весело насвистывал, стоя под душем. В этот момент она мне очень нравилась. Я понял, в чем было дело, она мне всегда очень нравилась, и я принял это за любовь.

Он выронил сигарету и придавил ее ногой. Затем продолжал, глядя в пол:

— Почему она не отказалась сразу же? Почему она позволила мне насвистывать под душем? Причесываться перед зеркалом и мучиться с пробором? Тщательно расправить носовой платок в нагрудном кармане? Впервые за последние шесть месяцев почувствовать себя счастливым? Почему она притворялась, что собирается идти, хотя с самого начала знала, что не пойдет? Потому что у нее была такая манера. В этом была вся она. Потому что она любила держать меня в подвешенном состоянии. Даже в мелочах, не говоря уж о большем.

Мало-помалу я начал понимать. Ее улыбка в зеркале. То, что она едва прикасалась к своему лицу, без всякого результата. Я уже держал в руках галстук, собираясь повязать его. Наконец она перестала даже делать вид, что приводит себя в порядок, а просто сидела не шевелясь и ничего не делала. И только улыбаясь смотрела на влюбленного мужчину. Мужчину, который был у нее в руках.

Есть два варианта развития событий: их и мой. До этого момента они полностью совпадают, не отличаясь ни на йоту. В их истории нет ни единой неверной подробности. Они не упустили ни единого моего движения. Они проделали свою работу отлично. Но, начиная с того момента, как я стоял за ее спиной, глядя в то же самое зеркало, что и она, и держа в руках расправленный галстук, эти две истории расходятся в противоположных направлениях. Моя — в одну сторону, их — в другую. Я рассказываю мою историю. То, что было на самом деле.

Она ждала, когда я заговорю. Только для этого она так и сидела. С этой улыбкой, скромно положив руки на краешек стола. Наконец, посмотрев на нее какое-то время, я спросил: «Ты не собираешься идти?»

Она засмеялась. Боже, как она смеялась. Долго, жестоко и искренне. Я до тех пор и не подозревал, каким страшным оружием может быть смех. Я видел в зеркале поверх ее лица, как мое лицо постепенно бледнело.

Она сказала: «Но ты не выбрасывай билеты. Зачем зря тратить деньги? Пригласи ее. Пусть она получит удовольствие от спектакля. Пусть она получит обед. Пусть она получит даже тебя. Но она никогда не получит тебя в таком качестве, в каком ей этого хочется! »