Уильям Айриш - Избранное. Компиляция. Книги 1-20

— И я вам тоже, — ответил Даунз. — Мы с вами еще встретимся, рано или поздно. Когда — не знаю, но однажды встретимся обязательно.

Он сошел по трапу на берег. Дюран смотрел ему вслед, пока его голова не исчезла из виду. Затем отвернулся и, невольно содрогаясь от неведомого страха, пошел прочь, мысленно повторяя последние услышанные им слова: «Мы с вами еще встретимся. Встретимся обязательно».

Печально наблюдать, как умирает человек, но он уходит сам по себе, ничего не унося с собой. Гораздо печальнее наблюдать, как умирает дом. Ибо вместе с ним уходит очень многое.

В этот последний день Дюран медленно бродил по дому на Сент-Луис-стрит, перемещаясь из комнаты в комнату. Дом умирал у него на глазах; разобранная мебель, оголенный пол, снятые с окон занавески, зияющая пустота за приотворенными дверцами шкафов. Через все это проглядывал скелет. Скелет дома, который так же, как и человеческий, остается после смерти.

И все же, покидая этот дом, он вместе с ним, в одной могиле, оставлял частицу себя. Ту частицу, которую ему уже никогда больше не обрести. Он никогда уже не сможет больше надеяться, как когда-то надеялся здесь. Надеяться уже не на что. Он никогда уже не сможет быть молодым, как когда-то был здесь, где к нему в тридцать семь лет пришла запоздалая молодость; запоздалая и быстро, всего через несколько недель, ушедшая. К нему никогда больше не придет любовь — не только такая, какую он испытал здесь, он вообще больше не сможет полюбить. А не является ли это само по себе разновидностью смерти? Кругом валялись разбросанные его мечты; он слышал, как они хрустят у него под ногами, будто просыпанный сахар, когда наступал на них.

Стоя на пороге того, что было когда-то их спальней, он глядел на обои. Обои, выписанные из Нью-Йорка — «в розовых тонах, не слишком ярких, с маленькими голубыми цветочками вроде незабудок», — и наклеенные, чтобы усладить взор невесты. Невесты, которой не суждено было их увидеть, не суждено было вообще стать невестой.

Он закрыл дверь. Непонятно для чего, поскольку из комнаты уже все вынесли. Может, чтобы скорее убрать ее с глаз долой.

Но тогда из-за закрытой двери послышался голос, с внезапной отчетливостью прозвеневший у него в ушах.

«Кто стучит?.. Скажите ему, что можно».

Потом навсегда затих.

Он медленно сошел вниз по ступеням, с трудом сгибая при каждом шаге колени, словно они заржавели.

Входная дверь была распахнута, перед ней стояла двухколесная тележка, запряженная мулом и нагруженная всяким скарбом, который он подарил тетушке Саре. Тут появилась и она сама, держа в одной руке помятую позолоченную клетку, а другой обнимая глыбу каминных часов. Увидев его, она остановилась и, все же не в состоянии поверить в такую щедрость, обратилась к нему за подтверждением:

— И это тоже можно? Эти часы?

— Я же сказал — все, что хотите, — нетерпеливо ответил он. — Все, кроме тяжелой мебели. Забирайте все! Уносите с глаз моих долой!

— Ну и хибара у меня будет, когда я вернусь домой, — самая роскошная во всем Шревепорте.

Он бросил на нее мрачный взгляд, однако не она была причиной его плохого настроения.

— Что-то сегодня я не слышу оркестра, — пожаловался он.

Она сразу же сообразила, что он имеет в виду, вспомнила на удивление быстро:

— Что же делать, мистер Лу. Каждый может ошибиться. То была дьявольская музыка.

Она подошла к телеге, вокруг которой, охраняя добро, расхаживал долговязый молодец — какой-то родственник, седьмая вода на киселе.

— Вы все, что хотели, взяли? — крикнул Дюран ей вслед. — А то я запираю.

— Да, сэр! Да, сэр! Куда уж больше! — И вероятно, втайне все же опасаясь, что Дюран может в последний момент передумать и все у нее отобрать, она торопливо бросила своему помощнику: — Ну, трогай же! Пошевеливайся! Чего ты ждешь? — Она взгромоздилась на телегу, и они медленно двинулись с места. — Да благословит вас Бог, мистер Лу! Всех вам благ!

«Поздновато для таких пожеланий», — хмуро подумал Дюран.

Он вернулся в прихожую, чтобы снять с высокой рогатой вешалки небрежно брошенную на нее шляпу. Вдруг из-за вешалки что-то выпало и со стуком свалилось на пол. Что-то давным-давно убранное и забытое.

Он потянул за тонкую тросточку и вытащил обернутый вокруг нее пучок оранжевой соломы, помятый, бесформенный, но все же на мгновение озаривший опустошенную прихожую яркой вспышкой.

Ее парасолька.

Он взял ее обеими руками и с треском сломал о колено, а потом, сложив обломки, еще и еще раз, с неистовым бешенством, несоизмеримым с хрупкостью предмета. А потом со всего размаху расшвырял кругом себя обломки и щепки.

— Ступай в преисподнюю, за своей хозяйкой, — яростно прошипел он сквозь зубы. — Она тебя там ждет не дождется.

И с треском захлопнул за собой дверь.

Дом умер. Любовь умерла. Кончена история.

Снова май. Нестареющий май, наступающий снова и снова, каждый раз все такой же светлый и чистый. Люди стареют и расстаются с любовью, без всякой надежды обрести новую, а май продолжает возвращаться. И всегда находятся те, кто ждет его прихода, чья очередь еще не наступила.

Снова май. Май восемьдесят первого года. Спустя год после их свадьбы.

Поезд из Нового Орлеана прибыл в Билокси уже ближе к вечеру. Небо было чистое, словно только что обожженный фарфор, лишь местами запачканный едва заметной дымкой облаков. На верхушках деревьев блестели нежные молодые листочки. А вдали, словно россыпь сапфиров, сверкали воды Мексиканского залива. Чудесное место, чудесный вид. Но что ему до того — он слишком стар и озлоблен.

Он последним вышел из поезда на платформу. Нехотя, тяжело, словно ему было все равно — задержаться здесь или продолжать свой путь. Да так оно и было. Он хотел всего лишь отдохнуть, забыться на время. Залечить раны, дать шрамам покрыться безобразной коркой. Новый Орлеан пробуждал в нем слишком много воспоминаний.

Романтики с трудом переживают потери, а он был романтиком. Только романтик мог сыграть такую роль, так складно, как по нотам, разыграть дурака. Он принадлежал к тем мужчинам, которые просто созданы для того, чтобы находиться под каблуком у женщины, он и сам теперь уже начал это осознавать; не будь ее, на этом месте оказался бы кто-нибудь другой. Если не дурная женщина, то одна из тех, кого называют «порядочными» женщинами. Даже такая быстренько прибрала бы его к рукам. И хотя результат был бы менее катастрофическим, его внутреннее достоинство все равно оказалось бы смято и уничтожено. Единственный способ его сохранить — это держаться от них подальше.

Теперь, после того как украли коня, на двери конюшни висел замок. Замок, ключ от которого выбросили так, чтобы больше не найти. Потому что незачем теперь открывать эту дверь.