Уильям Айриш - Избранное. Компиляция. Книги 1-20

Спрыгнув с кровати, я подбежал к отцу и спросил:

— Если кто-то дал честное слово и старик… ну, его отец — следователь третьего ранга… будет плохо, если он не сдержит слово?

— Конечно, — ответил мой отец, — только бандиты и негодяи так поступают.

— Хватит одного полицейского в семье, — воскликнула мама, — прекратите! — И я стремглав выскочил из комнаты, увидев, что она весьма решительно схватилась за домашнюю тапочку.

В те редкие минуты на той неделе, когда отец забегал домой, он приносил с собой газеты, но в них почему-то не хватало первой страницы. И я решил, что на этих страницах была какая-то фотография, которую родители хотели от меня скрыть. Но меня на самом-то деле интересовала только страничка юмора. А через неделю газеты вновь, как прежде, начинались с первой страницы и отец вовремя приходил домой к обеду.

Прошло время, и ребята в школе забыли обо всем, что было связано с Милли Адамс.

Я сдал экзамены осенью, а потом весной, а потом снова осенью и следующей весной, хотя и не мог похвастать высокими оценками, особенно по поведению.

Единственное, что волновало моего отца, — это то, чтобы я продолжал учение и чтобы меня не исключили, поэтому, когда я показывал ему свои оценки, он ласково трепал мои волосы и говорил:

— Хорошо, Томми, ты будешь отличным сыщиком, это у тебя в крови.

Разумеется, отец это говорил, когда матери не было поблизости и она не могла нас услышать.

Да! Совсем забыл, отец получил повышение по службе и стал следователем второго ранга, когда ему было 35, а не 50 лет, как предрекала моя мать.

Помню, что она пристыженно покраснела, когда отец сообщил ей эту новость.

Мне везло в 5-м «Б», в 6-м «А» и в 6-м «Б», потому что за партой передо мной не было девчонок. Но в 7-м «А» к нам пришла новенькая из другой школы; ее звали Дженни Мэйерс. Она носила белую блузку, а ее кудрявые каштановые волосы были собраны в копну на затылке.

Она с самого начала мне понравилась, потому что получала хорошие отметки и вообще оказалась мне полезна — позволяла заглядывать к ней в тетрадь и списывать правильные ответы. Обычно девчонки — страшные эгоистки, а эта вела себя как настоящий товарищ. Поэтому, когда один из моих приятелей начал ее задевать, он получил от меня по носу, с тех пор к ней относились как положено. Дженни считала, что должна как-то выразить мне свою благодарность, и сделала это при всех, что мне не слишком-то понравилось.

— Томми Ли, ты действительно замечательный! — сказала она.

Кроме того, что она давала мне списывать домашние задания, в остальном она была такой же глупой, как все другие девчонки, которых я знал; у нее были слабости, как у маленького ребенка. Она с ума сходила по цветным мелкам; всегда их носила с собой, и если кто-то видел стену или решетку, исчерченные красными или желтыми загогулинами, можно было с уверенностью сказать, что здесь проходила Дженни Мэйерс. Она не в силах была противиться искушению помечать мелками все, что попадется на пути; казалось, что она не может никуда идти, не оставляя за собой следа, пусть хоть черточку на тротуаре. Мы, мальчишки, тоже пользовались мелком, но самым обычным, белым, и только для пользы дела, например, счет записать в игре в бейсбол или обозначить место, где должен находиться пленный. Никогда никто из нас не чертил мелками просто так, как Дженни, которая делала это по привычке, когда шла пешком.

Поскольку Дженни тратила на мелки все деньги, что ей давали, а цветные стоили десять центов за коробку (иногда она совсем уж безрассудно покупала две коробки за неделю), я удивился, увидев однажды во время перемены, как она разворачивает леденец за пять центов.

Леденец зеленого цвета, значит, лимонный, — а лимонные я так люблю.

— Вчера вечером, — упрекнул я ее, — ты не захотела мне дать один цент на конфеты, а сейчас купила себе леденец за пять центов. Жадина!

— И вовсе я не купила! — ответила она. — Мне один человек его подарил, когда я утром в школу шла.

— Ха-ха! С каких это пор незнакомые взрослые просто так дарят конфеты ребятам? — спросил я ее.

— Да, вот так просто и подарил! У него есть магазин, где полно конфет, и мне нужно только прийти туда за ними, никаких денег он с меня не возьмет.

На какую-то долю секунды мной овладело странное чувство, что кто-то, кого я знал, тоже даром получал конфеты. Я всячески напрягал память, но вспомнить никак не мог… Это было на прошлой неделе? в прошлом месяце? в прошлом году? Все мои усилия ни к чему не привели, и я выбросил эту мысль из головы.

Дженни попробовала свой леденец и угостила меня половинкой. Она и вправду была очень симпатичной девчонкой.

— Никому не говори о том, что я тебе сказала, — предупредила она меня, — а то, если расскажешь, другие тоже захотят конфет.

На следующий день, во время перемены, Дженни подошла ко мне и сказала тихонько:

— Задержись на минутку, у меня еще одна есть.

Она не открывала свою коробочку для завтраков, пока все не разошлись. И тогда она ее открыла и показала мне леденец оранжевого цвета — значит, апельсиновый, — я такие тоже больше всего люблю. В классе мы сели рядышком и вместе съели это замечательное лакомство.

Изредка я смотрел на доску, на которой ничего не было написано. Изо всех сил я старался удержать ускользающее воспоминание, оно было связано с лимонным леденцом, вслед за которым шел другой, апельсиновый. Мне казалось, я уже когда-то переживал эти моменты. Дженни сосала леденец и, оторвавшись на минуту от конфеты, весело воскликнула:

— Как же было здорово всю эту неделю — каждый день но леденцу в подарок! Я не знаю, кто этот человек, но он очень симпатичный. Знаешь, какой леденец он даст мне завтра утром?.. Из корицы!

Не знаю, что со мной случилось, но я больше не думал о конфетах, а начал вспоминать разные породы собак; ничего общего между этими вещами не было, но я даже попросил Дженни назвать мне несколько пород. Она назвала те, что я и так знал: эрдель, сенбернар, колли… Нет, нет, это было совсем не то.

— А нет ли породы, название которой заканчивается на «тик»? — спросил я ее.

— Может, далматик? — отозвалась Дженни.

— Да нет же, дурочка, далматинцы они называются, а не далматики, — поправил я ее с видом превосходства.

У меня было ужасно неприятное чувство, что я должен с кем-то поговорить, но самое худшее заключалось в том, что я не знал, ни с кем поговорить, ни что сказать. Что же мне было делать? В это время колокол пробил час дня, и было уже слишком поздно…

В ту ночь мне приснился страшный сон. Мне снились груды старых газет, сваленных на земле в лесу. Из всех были вырваны первые страницы. Когда я наклонился подобрать одну из газет, прямо из земли высунулась рука мертвеца, зажав в пальцах коричный леденец. Как же я испугался! И как только мне удалось проснуться, я закутался с головой в одеяло.