Уильям Айриш - Избранное. Компиляция. Книги 1-20

В прошлое можно проникнуть через узкую щель, что вроде тайной норки, через которую можно войти в заколдованный сад, как в его любимых детских сказках. И эта щель находится на Тиллари-стрит. Если он доберется до волшебной щели, то сможет ее раздвинуть, расширить до пределов целого мира. Его мира.

Тиллари-стрит. Тиллари-стрит. Часть карниза обвалилась и сбила его с ног, и прошлое стало настоящим на Тиллари-стрит.

Местонахождение улицы и она сама как таковая не помогут ему. Путь в прошлое лежит только через разум, через воспоминания, через разум и воспоминания других людей. Как луч маяка, прорезающий туман, воспоминания других людей позволят ему осветить самые темные закоулки своего разума.

Что обнаружит он на Тиллари-стрит? Не оказался ли он в тот злополучный день на этой улице случайно, просто по дороге из одного места в другое? Имела ли улица какое-то значение в его жизни тогда и как она приобрела решающее значение теперь? Может, он постоянно бывал там или где-то рядом, играла ли эта улица в прошлом какую-то роль в его каждодневных привычках? Есть лишь один способ это выяснить. Нужно отправиться туда и сделаться завсегдатаем тех мест, призраком из прошлого, пока улица не даст ответов на все вопросы.

Ночь заканчивалась. Стало светло, но еще сильнее похолодало. Ветер, такой же бездомный и одинокий, как он сам, продувал из конца в конец этот серый, подернутый туманом и еще не проснувшийся город. Таунсенд поднял воротник и направил стопы к Тиллари-стрит — к своему вчера.

Там должны найтись люди, которые его знали. Он будет прогуливаться по улице каждый день по часу; сначала по одной, потом по другой стороне. Он будет ходить и ходить, пока в чьих-нибудь глазах не сверкнет огонек узнавания, пока чей-нибудь голос не произнесет обращенное к нему приветствие, пока кто-нибудь не остановится, чтобы обменяться с ним несколькими словами.

Табличка в начале улицы была похожа на все другие таблички. Первый луч солнца брызнул из-за ступенчатой линии крыш и словно в нерешительности задрожал на синей эмали и белых буквах. «ТИЛЛАРИ-СТРИТ. Одностороннее движение».

Обратно, в заточение, из которого он выбрался. Человек, пытающийся найти свое другое, потерянное «я».

Комната казалась призраком давно минувших лет.

— Надолго собираетесь у нас остановиться? — спросил иссохший старик консьерж.

Если бы Таунсенд ответил на этот вопрос, консьерж узнал бы о Таунсенде больше его самого. Может быть, через час или два на его, Таунсенда, след кто-то выйдет. Может быть, пройдут дни, недели. Нет, пожалуй, о неделях говорить не приходится — он найдет где-нибудь поблизости работу, и у него появится возможность снять квартиру получше. Сейчас он располагал суммой чуть меньше девяти долларов, что были в кармане пиджака, который он надел, когда в дверь стали ломиться неизвестные.

— Это зависит от цены, — сказал он.

— За такую комнату можно заплатить всего четыре доллара.

Старик потер руки и доверительно подмигнул Таунсенду, чтобы не отпугнуть того высокой ценой.

— Четыре доллара — это много, — ответил Таунсенд и направился к двери.

— Да, на первый взгляд много. Но посмотрите: окна выходят на улицу. Кроме того, каждую неделю вы будете получать чистое постельное белье. К тому же есть водопровод. — Консьерж подошел к ржавому грязному крану, выступавшему прямо из стены, и с огромным трудом его отвернул. Трубы запели, а из носика вытекла тонкая струйка красно-коричневой жидкости. — Наверное, кто-то включил воду на нижних этажах.

Старик предусмотрительно завернул кран, но струя текла еще несколько секунд.

— Я готов платить два пятьдесят за такую комнату, — предложил Таунсенд, выходя.

— Годится, годится, — крикнул ему вслед старик.

Таунсенд вернулся, вытянул два банкнота из тоненькой пачки и, добавив к ним монету в пятьдесят центов, сунул деньги с недовольным видом в протянутую руку консьержа.

— Будьте добры, ключ.

У его нового хозяина перехватило дыхание от столь непомерных требований жильца.

— Ключ ему подавай! А еще что прикажете? — проворчал он, но вытащил из кармана связку, нашел нужный ключ и вставил его в замочную скважину.

Оставшись в одиночестве, Таунсенд подошел к немытому окну и стоял там, глядя вниз на проезжую часть Тиллари-стрит. Солнечный луч, проникший в комнатушку, нарисовал у него на рукаве золотой шеврон. Таков, значит, его новый мир. Он уже измерил шагами этот мир, который оказался не таким уж длинным: всего четыре квартала. Тиллари-стрит соединяла Монмут-стрит и Деграсс-стрит и больше никуда не вела.

Сверху он видел головы прохожих, и они напоминали ему больших муравьев, ползущих каждый своим путем, собирающихся в кучки у передвижных лотков-тележек, которые выстроились вдоль тротуара почти прямой линией. Машин на улице было мало, отчасти из-за лотков, отчасти из-за малой длины этой поперечной улицы. Случайные автомобили, непрерывно сигналя, двигались с черепашьей скоростью.

Ему, пожалуй, стоит немного отдохнуть, а потом можно снова отправиться на разведку. Прошлой ночью он почти не спал. Как давно это было. И как далеко. Таунсенд снял пиджак и повесил его на спинку стула. Потом прилег на кровать, чтобы немного расслабиться. Однако сам не заметил, как крики на улице, приглушенные оконными стеклами, стали тише, потом превратились в монотонный рокот и, наконец, в мягкий шелест. Он погрузился в сон. Свой первый сон в новой жизни.

Когда Таунсенд проснулся, было далеко за полдень. Он попытался отвернуть водопроводный кран в углу, и трубы привычно запели. Результат убедил его, что объяснение консьержа — «кто-то включил воду на нижних этажах» — приложимо к любому часу суток. Правда, через несколько минут в тонкой струйке воды стало меньше ржавчины и можно было умыться.

Выйдя из комнаты, он запер дверь — скорее по привычке, чем по каким-либо иным соображениям, — и тут же окунулся в запахи кухни, которые, видно, поднялись сюда с первого этажа еще в часы завтрака. Ароматы напомнили Фрэнку о том, как он голоден. Значит, даже призраки должны иногда питаться.

Спускаясь по лестнице, он обратил внимание на то, что показалось ему добрым предзнаменованием. Тяготившее его с прошлой ночи ощущение моральной вины исчезло. Если это «облегчение» рождено прошлым — хотя пока этого не могло быть, поскольку он еще не окунулся по-настоящему в прошлое, — то либо он действительно ни в чем не виноват, либо полностью лишен совести. В нем по-прежнему жило чувство настороженности, но теперь опасность скорее возбуждала его, нежели угнетала. Возможно, потому что с ним не было Вирджинии и не томило, как прежде, чувство ответственности за нее; теперь придется иметь дело только с собственной судьбой.