Уильям Айриш - Избранное. Компиляция. Книги 1-20

В графе «Фамилия» он прочел: «Джордж Уильямс» — и подумал, что имя вымышленное. Слишком банальное, слишком безличное. Людей с такими именем и фамилией слишком много. Да и на кожаном внутреннем ободке шляпы стояли инициалы Д. Н. В графе «Адрес» было написано: «Монмут-стрит, дом 705». Интересно, адрес тоже вымышленный? Нет, скорее адрес настоящий.

— Эй! Раздумали сдавать вещь? — крикнул приемщик вслед Таунсенду, ринувшемуся к выходу.

— Я скоро вернусь, — ответил Таунсенд, одним ударом распахнув дверь, которая продолжала качаться, пока он сбегал по ступенькам на улицу.

Он несся по Монмут-стрит, туда, где начинались семисотые номера. Это было совсем недалеко.

Здесь его бег замедлился, он прошел еще несколько метров и остановился. Дома под номером 705 не было. После дома 703 шел номер 707.

Дверь снова захлопнулась. Мир погрузился в темноту.

На его мысленном счету было три доллара и семьдесят центов против пяти долларов, которые могли обозначать благополучие, когда, шагая по своему обычному маршруту, он заметил, что толпа на Тиллари-стрит стала быстро редеть. Он стал вести счет дням и часам по грошам, которые требовались ему, чтобы удовлетворять каждодневные потребности. Сейчас у него в кармане лишь жалкие тридцать центов, и не осталось ничего, что можно было бы продать или заложить. На эту сумму при самых скромных запросах он проживет всего день.

Он был на полпути к проезду, пересекавшему Тиллари-стрит и соединявшему Уатт-стрит и Джордан-стрит. Толпа людей устремлялась за угол по направлению к Уатт-стрит. Минутой раньше оттуда донеслись сирены пожарных машин и крики. Первыми, путаясь под ногами у взрослых, туда с воплями ринулись дети, за ними взрослые — кто бегом, кто вразвалку. Со стороны это напоминало панику, но для местного населения пожар был поводом для развлечения. Броуновское движение людей на Тиллари-стрит превратилось в целеустремленный поток.

Таунсенд не собирался поддаваться стадному чувству и сворачивать с привычной дороги. Что ему пожар или любое стихийное бедствие, которое не помогает ему решить задачу, ставшую навязчивой идеей. Однако, заметив, что улица опустела и продолжать путь бессмысленно, он медленно двинулся в арьергарде процессии, но держался особняком, стараясь не смешиваться с зеваками.

На расстоянии двух кварталов от Уатт-стрит были видны клубы серо-синего дыма. Но подойти к пожару ближе чем за квартал, оказалось невозможно. Любопытствующих с Тиллари-стрит и других прилегающих улиц удерживали канаты ограждения; на пути у людской реки словно выросла плотина и превратила ее в плотное, почти неподвижное болото, заполнившее всю улицу.

Таунсенд подошел ближе, но не стал втискиваться в толпу, остановившись поодаль. Как раз напротив стоял дом, в котором при всем желании нельзя было найти ничего примечательного. Дом как дом — один из тех, что тянулись в ряд слева и справа вдоль улицы. Из окон, как и из окон других домов, высовывались зрители, жаждущие острых ощущений. Но из одного верхнего окошка этого дома выглядывал ребенок, чистивший апельсин. Кто-то, видимо, толкнул мальчика, апельсин полетел вниз и, задев плечо Таунсенда, шмякнулся на землю у его ног.

От неожиданности Фрэнк отпрянул назад и резко поднял голову. Его возмущенное лицо с минуту было задрано вверх и привлекло чей-то взгляд.

Внезапно раздался пронзительный вопль, перекрывший глухой шум запруженной людьми улицы, — взволнованный женский крик:

— Дэн!

Прошлое наконец решило впустить Таунсенда.

Фрэнк моментально обернулся и стал оглядывать окна ряд за рядом и заметил в одном из окон второго этажа темную брешь, пустое место там, где среди прочих должно было быть лицо крикнувшей женщины. Ее лицо исчезло оттуда еще до того, как его взгляд упал на окно. Таунсенд был уверен, что не ошибся, ибо через мгновение другие лица заполнили свободное место, и снова все окна вокруг выглядели одинаково, как близнецы.

Таунсенд знал, что крик был обращен к нему, инстинктивно это чувствовал. Окликнули именно его, а не того, кто стоял справа или слева; в этом его убеждал не слух, а какое-то шестое чувство. Быть может, назвавшая его по имени женщина спускалась сейчас по лестнице.

Он стоял, застыв на месте, словно врос в мостовую. Боялся еще раз оказаться у разбитого корыта. Горькая ирония поднималась со дна души. Его, без сомнения, узнали, и разгадка все это время таилась рядом, в одном квартале от Тиллари-стрит, где он слонялся целыми днями; в доме, который сотни раз видел, минуя этот злосчастный проезд к Уатт-стрит.

Секунды никогда не казались ему такими длинными. Он не мог справиться с внутренней дрожью. Кем окажется эта пока неизвестная ему женщина? Чем все обернется дальше? Окликнули именно его, это ясно, но кто окликнул — друг или враг?

Как разговаривать с ней? Как угадать, каких слов она ждет? Голос разума наставлял его: «Оставайся хладнокровным. В любом случае не теряй головы. Следи за собой, ибо каждый жест, каждое слово может иметь значение. Сам говори поменьше. Лучше вообще помолчи, не то брякнешь что-нибудь невпопад. Представь себе, что ты слепой, идущий по натянутой проволоке».

Прошла, наверное, минута. Может быть, полторы. Но, казалось, его окликнули с час назад. Он ухватился за отполированный сотнями рук поручень лестницы, ведущей к подъезду дома, но поручень тоже вибрировал, и Таунсенд, как крепко ни сжимал его, не мог устоять в полной неподвижности.

Вдруг из подъезда, словно ядро из пушки, вылетела худенькая фигурка. Фрэнк не успел окинуть ее взглядом — сначала перед ним возникли только ее глаза. Весь ее облик вырисовывался, развертывался как бы концентрическими кругами, в центре которых находились эти глядящие на него в упор глаза.

Карие глаза.

Светло-карие глаза.

Полные слез светло-карие глаза.

Женщина достала носовой платок, глаза на мгновение исчезли, и ему удалось увидеть ее всю целиком, но это мало о чем сказало.

Перед ним стояла молодая женщина. Стройная и не очень высокая, может, чуть выше среднего роста.

Чистая и легкая прядь ее волос почти касалась уха Таунсенда. Мягкие каштановые волосы свободно спадали на плечи. Она выбежала на улицу в чем была, с непокрытой головой. Ее нельзя было назвать красавицей, но и дурнушкой она не была. Неправильность черт лица возмещалась живостью и теплотой его выражения.

Она была… Вот именно, кем она была?!

Платок исчез у нее в кармане, дальнейшее изучение ее внешности пришлось прекратить.

— Дэнни, я думала, что больше никогда тебя не увижу, — были ее первые слова.

Она обняла его и старалась теснее к нему прижаться — в этом не было сомнений. Значит, его звали Дэнни, и под этим именем он останется в прошлом — в прошлом, которое стало теперь настоящим. Почему-то он подумал, что имя Дэн ему ужасно не нравится.