Иван Василенко - Конец фирмы Беняева [Записки следователя]

Я составил протокол. Осторожно собрал осколки бутылки, кусочки разорванного письма, соскоблил для анализа засохшую кровь со стены и с земли.

Свою работу мы закончили с наступлением темноты.

На следующий день приехал прокурор района Григорий Иванович Грозный.

Я коротко доложил ему обстоятельства дела. Он внимательно выслушал и предостерег: одной версией долго не увлекаться. На первый взгляд все кажется главным. Необходимо научиться обобщать свои наблюдения, постоянно анализировать собранные доказательства, проверять каждый свой шаг, каждую версию, каждый вывод, чтобы не ошибиться.

— Основа основ — ничего не упустить, — говорил прокурор. — Делайте все не спеша, взвешивайте все «за» и «против». Не принимайте на веру любую догадку, трезво оценивайте, ничего сомнительного сразу не отбрасывайте, проверяйте.

Прокурор мне понравился — деловой, откровенный человек. Завел разговор о моей семье, о том, когда думаю забирать ее в Васильковку.

— Кстати, где вы остановились? — спросил.

— Пока нигде, прямо из прокуратуры поехал сюда, — ответил я.

— Ничего, подыщем вам где-нибудь угол, пока Гринев освободит квартиру, — сказал Григорий Иванович. — О ходе расследования звоните. Будет трудно — поможем. Желаю удачи. — И уехал.

Во второй половине дня хоронили Лозу. На похороны во Владимировну я послал Опляту. Вернувшись оттуда, он сообщил:

— Меж людей идет слух, будто Лозу убил его двоюродный брат Самойленко, они часто ссорились, и тот не раз угрожал ему.

И эту версию я занес себе в план расследования.

Вечером в сельсовет пришел бригадир колхоза Науменко. Он сообщил, что вчера тракторист Назарчук рассказал ему о том, что видел в поле незнакомого мужчину. Как раз в то утро, когда нашли убитого Лозу, незнакомец, весь в грязи, без фуражки, спал у скирды. Назарчуку запомнился на левой щеке у незнакомца шрам от ожога, на брюках — бурые пятна, похожие на кровь, на правой руке — наколка: сердце, пронзенное стрелой.

— Может, это он убил Лозу? — заканчивая рассказ, спросил у меня Науменко.

— Будем искать, — пообещал я бригадиру. — А за ваши сведения спасибо, они пригодятся нам.

Через несколько дней я вызвал на допрос жену убитого Марию. Говорить с ней было почти невозможно. Женщина не могла слова вымолвить, только плакала. Лицо осунувшееся, бледное, глаза угасшие, помутневшие, губы почерневшие, запекшиеся. Когда я протянул ей стакан воды, руки у нее дрожали, зубы мелко стучали о край стакана. Немного успокоившись, она заговорила, медленна, сквозь рыдания:

— Да, мой муж был в заключении, настрадалась без него с детьми. Судили его и двух его дружков за воровство. Взяли муку из вагона на станции. Фамилий дружков я не помню. От одного из них муж не очень давно получил письмо. С тех пор Василий очень изменился, часто вздыхал, задумывался. На мой вопрос, кто прислал письмо, он буркнул: «Давний знакомый». Из дому в тот день Василий уехал на попутной машине. Вот и все, что я знаю.

На некоторые вопросы Мария вообще не отвечала, только отрицательно кивала головой. Я понимал: она в самом деле не знает на них ответа.

После допроса я вызвался проводить ее домой с надеждой узнать от нее что-нибудь в непринужденной беседе. В спокойной домашней обстановке человек больше вспомнит, будет более доверителен. Этому учит опыт следственной практики.

По дороге к дому Марии Лозы нам встретился пионерский отряд. Дочерна загорелые на солнце, в белых рубашках и пионерских галстуках ребята шли строем под звуки горна и барабана. От ребят отделился мальчик с двумя красными нашивками на рукаве и подбежал к Марии.

— Мама, мы идем в кино! — сообщил. — Уже пообедали. Купались в озере. Так что ты не беспокойся.

Я понял: это сын Лозы, отдыхающий в пионерском лагере. Знал, что есть еще дочка.

«Одной поднять двоих детей трудно ей будет», — подумалось мне.

— Вот здесь мы живем, — с грустью сказала Мария, остановившись возле добротного под шифером дома.

Чистый дворик огорожен плетнем, во дворе колодец, две копы сена, сад, за садом огород.

— Заходите, пожалуйста, — пригласила меня Мария.

Мы зашли в дом. Сидя за столом, читала книгу девочка лет тринадцати. Увидев нас, девочка закрыла книгу и поздоровалась со мной. В светлице пахло любистком и чабрецом. Ими был щедро устлан пол. Летом в селах многие хозяйки так делают.

Я попросил Марию показать мне письма, имеющиеся у нее.

— Ведь кто-то вам пишет? Знакомые, родственники.

— Да, пишут, — ответила Мария, — сейчас поищу.

— Мама, в комоде писем нет. Они на шифоньере, — подсказала ей дочь. — Я сейчас достану.

Девочка пододвинула стул к шифоньеру, вскочила на него и, достав пачку писем, перевязанную зеленой тесьмой, подала мне.

— Папа берег письма.

Мария носовым платком вытирала заплаканные очи. Сверху на пачке писем пыль. «Давно лежат письма», — подумалось мне.

Долго не спеша перебирал я конверт за конвертом, просматривая тексты, написанные разным почерком. Письма, открытки от родственников. Но интересующего меня письма не оказалось.

— Люди говорят, что мужа вашего убил Самойленко, — решился я сказать напрямик.

Мария стала возражать:

— Что вы, это неправда. Мой муж и Виктор дружили… Ссорились однажды, когда Виктор был пьян, да то было давно. Он не поднимет руки на Василия. Курицу боится зарезать. Когда к празднику режут кабана, из дому уходит. Нет, нет, не он…

Прошло три дня напряженной работы по расследованию дела об убийстве Лозы, а результатов пока не было. Меня это начало тревожить: ведь время выигрывал преступник, наверное, уже успел выстирать окровавленную одежду, спрятать оружие, подготовить себе несколько вариантов алиби.

Утром четвертого дня я решил осмотреть еще раз заросли бурьяна около церкви. Мне вдруг пришло в голову, что преступник, убегая, не мог забрать с собой штык — нести неудобно. Да и зачем он ему после убийства? Вызвать к себе подозрение?

Поднялся я рано, еще до рассвета. Взял полотенце и пошел к озеру. Вода в нем была чистая, как слеза, отчетливо отражались в ней утренняя луна и мое лицо. Я плюхнулся в воду, пахнущую осокой и тростником. Нырял и нырял в самую глубину, освежая утомленное тело.

После завтрака с двумя понятыми начал осмотр местности. Осматривали каждый кустик, каждую былинку трогали пальцами, буквально шарили руками по земле. И вдруг один из понятых, забравшись в густые заросли крапивы, крикнул:

— Есть!

Осторожно раздвинув стебли крапивы, я поднял с земли штык от немецкой винтовки. У самого обушка его засохли пятна крови, на деревянной рукоятке отчетливо виднелись кровяные следы двух пальцев. На рукоятке штыка вырезаны буквы «В. Л.».

— Василий Лоза, — невольно вырвалось у меня. Но тут же я одернул себя: не делай поспешных выводов. Подумай, почему штык должен быть его? А если его, то каким образом он попал в руки убийцы? Во время борьбы? А не мог ли таким образом потерпевший ранить самого себя? Нет, это отпадает. При таком ранении он не смог бы вытащить штык из раны, отбросить его в сторону.