Вячеслав Бондаренко - Ликвидация

— Фима!..

— Давид!..

Со скрипом распахнулась оконная рама. В темноте забелело строгое мужское лицо.

— Давид Маркович! — внушительно произнес разбуженный обладатель лица. — На секундочку: сейчас начало первого! Я все ж понимаю, все мы люди, у всех нас праздник, и вообще чудесная летняя ночь. Но мне, к примеру, утром еще и на работу!..

— Может, тебе в окно гранату бросить? — задумчиво поинтересовался Гоцман. — Или шмальнуть разок?

— С днем рождения, Давид Маркович, — поспешно произнес человек и закрыл окно.

— «С днем рождения»! — передразнил Фима, качаясь. — А?! Давай ему хоть стекло разобьем, шо ли.

Он нагнулся, зашарил по земле в поисках булыжника. Гоцман удержал друга:

— Одного… ночью… я тебя не отпущу.

— Давид! — возмутился Фима. — Кто тронет Фиму Полужида в Одессе? Это же ж смешно сказать, не то шо подумать! Меня один раз потрогали румыны, и их очень быстро прогнали с Одессы до Бухареста…

Гоцман решил обидеться.

— Ты не хочешь, шобы я тебя проводил, — пробубнил он под нос. — Шифруешься. От друга!

Отнекиваться Фима не стал. С загадочной улыбкой потрепал Гоцмана по плечу, просто ответил:

— Да.

Еще раз обнялись, расцеловались на прощание. Гоцман хитро ухмыльнулся:

— Красивая?..

— До-о-одя… — обиженно протянул Фима, разводя руками. Дескать, ну как же ты мог подумать другое?..

— Ну давай, — тихо произнес Гоцман, наблюдая, как друг скрывается в подворотне.

А сам запрокинул голову, вглядываясь в звездное небо над своим домом.

Как-никак у него был сегодня — нет, уже вчера — день рождения.

А потом, у него еще были дела.

Он боялся, что военного следователя майора Кречетова не окажется на месте — как-никак ночь с субботы на воскресенье, но он был. Прокуратура не знала выходных. Настольная лампа выхватывала из темноты нервно отбивающую какой-то ритм руку майора юстиции. Лицо оставалось непроницаемым, но огонек в глазах светился. Гоцман внимательно в них всматривался — очень хороший, правильный огонек светился в глазах майора. И одинокий орден Красной Звезды на кителе был ему к лицу. Давид уважал людей, у которых правильный огонек в глазах мог сиять в любое время дня и ночи. Похоже, майор был именно из их числа.

— Наимов, говорите, отказался? — переспросил Кречетов, раздраженно хлопая телефонной трубкой по рычагу. — Занято… Нашли когда разговаривать!.. И на каком же, интересно, основании?..

— Нету тела — нету дела… — Давид смущенно прикрыл ладонью рот. — Ох, извините — такой выхлоп… Тут просто день рожденья выскочил нечаянно. Прямо от стола — к вам. Вы извините, шо так поздно…

— Ничего-ничего… — Майор наконец дозвонился, куда хотел. — Алло, Кречетов говорит! Какого черта занимаете служебную линию?.. Выслать дежурную машину к следователю Наимову и доставить его ко мне в кабинет! Прямо сейчас! Нет дома — значит, найти! Все, выполняйте!

И брякнул трубку на рычаг. Гоцман продолжал с интересом рассматривать офицера.

— Давайте к делу, — бросил Кречетов. — Итак, обмундирование сгорело, схрон уничтожен. Но у нас есть приметы преступников, так?

— Нету.

— Весело… Остается тотальная проверка всех складов и воинских частей. — Майор аж присвистнул от такой перспективы, но тут же упрямо тряхнул головой. — Так, хорошо. Какие еще есть варианты?

— Шо я к вам пришел… — медленно проговорил Гоцман. — Оперативным путем удалось прояснить, с какого склада то богатство прибыло…

— Как это? — Неподвижное лицо Кречетова порозовело от волнения и стало почти мальчишеским. Он нетерпеливо уставился на Давида.

— Есть накладная, по которой его выдали. — Гоцман сунул руку в карман пиджака.

— Ну-ка, ну-ка…

Но Гоцман продолжал молча шарить по карманам. Охлопал пиджак, брюки. И наконец, сжав кулаки, в ярости выдохнул:

— Н-ну, Ф-ф-фима!

Родя, близоруко щурясь, вертел в длинных гибких пальцах накладную. Фима знал, к кому идти — Родя, по-правильному Радченко, был знаменитый фальшивомонетчик, а значит, разбирался и в поддельных бумагах.

— А с чего ты взял, шо это липа? — Родя поднес накладную к носу и с шумом втянул воздух. Покривился: — Ну и несет от тебя, как из бочки…

— Шо липа — знаю… А несет, так день рождения был у друга.

— Но с чего липа, с чего?

С тяжелым вздохом Фима отобрал у него бумагу и медленно, словно больному, начал объяснять:

— Сложено. — Он аккуратно согнул накладную на сгибах. — То есть лежало на кармане. И ехало от самых Сум… Ну, допер?

Родя помотал головой, глядя на Фиму унылым, ничего не выражающим взглядом.

Еще раз вздохнув, Фима помял бумагу в пальцах:

— А хрустит, как свежий червонец. Оно и есть липа. И мастырили в Одессе. За полчаса до склада сунули на карман, оно и не затерлось.

Родя снова взял накладную, недоверчиво повертел в пальцах, потер сгибы, вгляделся в печать. Задумчиво зашагал по комнате туда-сюда.

— Не знаю, не знаю. Бланк типографский. Печать выпуклая. Все честь по чести.

— Так я и говорю, не фраер халоймысничал, — кивнул Фима. — До боли интересно — кто?

— А я знаю?.. — пожал плечами Родя, продолжая шагать.

— Родя, ты мене знаешь. Я — человек-могила. Даже под стволом на тебя не покажу.

— Не знаю, — помедлив, покачал головой Родя. — Я от дел отошел. Глаз уже нет, одна близорукость… Не, не знаю. И даже на ум ничего такого не приходит…

Он недоуменно развел руками и выронил накладную — случайно или нет, но над тазом для умывания. Реакция у Фимы оказалась хорошей. Он поймал бумагу над самой поверхностью мыльной воды. Бережно разгладил и взглянул на старого знакомого пристально.

— Родя, шо-то начинает мне сдаваться, а не ты ли и смастырил? А?!

— Я?!! — задохнулся от возмущения Родя. — Да мои рейхсмарки даже в «Дойче банке» брали, как свои, по курсу одна рейхсмарка — червонец! Румыны моими леями платили, и никто не жаловался! И я!.. Я!.. Этим?!

— Извини, Родя, — искренне огорчился Фима.

— Ас чего это вдруг эти ментовские песни? — продолжал возмущаться тот. — Фима Полужид был уважаемый щипач. Все знали за его дружбу с Давидом Гоцманом. Но никто не говорил, шо Фима скурвился…

Как именно Родя получил от Фимы по морде, оба даже не очень заметили. Но получил. И Фима присел на корточки возле утирающего кровь Роди. Тот высморкался, попытался привстать.

— Родя, скажу тебе как родному, — тихо произнес Фима, потирая костяшки кулака. — Я нет-нет, да и думаю: может, я неправильно жил? Надо же брать деньги у богатых и давать бедным. А таким, как ты, давать по морде. У мире должна же быть красота и гармония… — Он вздохнул. — Так шо ты скажешь за эту бумажку?

Глубокой ночью Гоцман постучал в дверь коммунальной квартиры, где жил Фима. Примерно через минуту заскрежетал замок, лязгнул отпираемый засов, с двери сняли цепочку. Открыла женщина. Высокая, стройная, одета в халат. Лица не разглядеть. Света в прихожей не было.