Вячеслав Бондаренко - Ликвидация

— Пей!..

Кречетов шел быстрым шагом, почти бежал. На секунду задержался у торговки цветами, раскинувшей свой красочный товар на углу улицы Ленина, выбрал большой букет белых роз, кинул продавщице синюю купюру и, взглянув на часы, уже в самом деле бегом бросился к подъезду оперного театра.

Продавщица закричала что-то вслед, размахивая зажатой в кулаке сдачей. Майор обернулся на бегу, беспечно махнув рукой.

Племянник Штехеля едва успел отскочить в ближайшую подворотню…

— …Ну шо, получшало? — осведомился наконец Гоцман, с ненавистью глядя на сидевшего перед ним понурого Якименко. — Разговаривать-то будем, герой — портки с дырой?.. Не слышу!..

Леха с трудом попытался закинуть ногу за ногу и с независимым видом откинуться на спинку стула. После недолгих попыток это ему удалось.

— Нет.

— Ладно, — обреченно вздохнул Давид, махнув рукой. — Сдай оружие и иди.

— Не сдам, — заплетающимся языком выговорил Якименко.

— Я сказал, оружие на стол!!! — заорал Гоцман так, что задребезжали стекла.

Но Леха недаром служил в разведроте. Крика он не боялся, тем более в своем нынешнем состоянии.

— А почему вы со мной так разговариваете, товарищ подполковник? — с трудом процедил он, раскачиваясь на стуле.

— Нет у него оружия, — тихо вставил сидевший в углу Довжик.

— Как это нет? — оторопел Гоцман.

— Нету, — тихо произнес Якименко. — Потерял.

— Где потерял?!

— Не помню…

Леха опустил тяжелую голову на руки, не обращая внимания на ошеломленного начальника.

— Ты шо, больной?! — взвился после паузы Гоцман. — Головой ударился?! Вспоминай!.. Где его нашли? — повернулся он к Довжику.

— В парке Шевченко, за туалетом…

Гоцман подскочил к балкону, махнул рукой Ваське Соболю, загоравшему на солнцепеке во дворе:

— Васек, отставить курорт, заводи транспорт! Бикицер!..

Городской парк культуры и отдыха имени Шевченко каждому одесситу был дорог по-своему. Кого-то прежде всего впечатляла выставка трофейной военной техники, открывшаяся вскоре после освобождения Одессы, кто-то вспоминал те славные довоенные времена, когда парк носил имя Косиора и с парашютной вышки прыгали бодрые девушки в белых трусиках. Нашелся бы обязательно и восьмидесятилетний ветеран, помнивший посещение Одессы императором Александром II Освободителем, который, собственно, и заложил этот парк в 1875 году. Памятник самодержцу — массивная лабрадоровая колонна с белым мраморным профилем царя — давным-давно исчез неведомо куда, как кануло в Лету и прежнее название парка — Александровский.

А вот Гоцману парк имени Шевченко помнился октябрьским днем десятилетней давности. Тогда, в тридцать шестом, стоял он в оцеплении возле стадиона, вместе со своими сослуживцами сдерживая напор сорока тысяч болельщиков, съехавшихся со всей Украины посмотреть на игру одесской команды с турками… Комментировал тот матч сам Синявский, радиотрансляция шла на весь СССР и на Турцию. Игры Давид не видел, зато слышал мощный рев, доносившийся со стадиона. И только потом узнал, что турки были наголову разгромлены одесситами…

Да много чего тут было. Возле стадиона летом тридцать седьмого брал Гоцман Сашку Раешника, который убил на глазах у двух случайных свидетельниц первокурсницу Аду Красицкую.

Свидетельницы — семидесятилетние старушки — дали довольно точный словесный портрет преступника, и весь личный состав милиции был поднят на ноги. Через день Давид увидел Раешника — по описанию это был он — в очереди за газировкой. Убийца стоял, подбрасывая на ладони двадцатикопеечную монету, сытый, лоснящийся, наглый, и небрежно посматривал на беспечно болтающих о чем-то девчонок, стоявших в очереди перед ним. На пальце у него блестело золотое колечко, которое Раешник снял с руки убитой студентки.

Раешник зацепил Давида медленным, ленивым взглядом и мгновенно все понял. Но Гоцман не дал ему выхватить из кармана клешей нож, не дал заслониться, словно живым щитом, одной из девчонок, стоявших за газировкой… Испуганный писк девчонок и запомнился. А глаза Раешника, валявшегося на газоне, были бессмысленными, как у снулой рыбы. Золотые часы с гравировкой, которые Гоцман получил за его задержание, исправно отсчитывали время до осени сорок первого, пока не разбило их осколком бомбы с немецкого пикировщика…

Словом, памятных и приятных местечек в парке имени Шевченко было более чем достаточно. Общественный туалет к ним явно не относился, и тем не менее Якименко и Гоцман расположились неподалеку от него, на замызганном яблочными огрызками и шелухой подсолнухов чахлом газончике. Леха лежал, закинув безвольные руки за голову и изредка громко с независимым видом икал. Гоцман нетерпеливо кусал травинку, поглядывая на распахнутую дверь сортира.

Неожиданно оттуда высунулась вихрастая голова Васьки Соболя:

— Вы на каком очке сидели, товарищ капитан?..

— На разных, — безразлично отозвался Якименко. Васька, озадаченно хмыкнув, скрылся снова. Гоцман, еле сдерживаясь, повернулся к Лехе:

— Слушай сюда, Леша… Доктор недавно прописал мне спокойствие для сердца. Надо есть курагу, пить молоко, дышать, ходить и не нервничать. И я таки буду спокоен!.. Значит, или ты мне сейчас скажешь, шо случилось, или я немного понервничаю и гепну тебя в морду со всей моей любовью! Можешь свободно выбирать…

Леху словно подбросило на жухлой траве. Он даже икать перестал.

— Гепни, Давид Маркович! Вот это правильно!..

Гоцман придержал его за плечи:

— Леша, ты расскажи толком, шо стряслось? С чего вдруг запил? Не было же никогда… Исчез куда-то…

— Гепни!.. — упрямо прорычал Леха, мотая головой. — Сорок восемь ходок за линию фронта! Сорок восемь!.. «Знамя», «Звездочка», «Отечественная война»… Да хрен с ними, с орденами! Леха Якименко — предатель!.. Это как?!

— Кто так сказал? — удивился Гоцман.

— Так вы же! — затряс головой Якименко. — Допрос устроили: как я стреляю, как я целю!.. Какие системы люблю, какие не люблю! И шо с того?

— Так я же всех допрашивал…

— Не по-людски же, Давид Маркович! — не слушая его, хлюпнул носом Леха. — Вы на мене как на вошь… А я в школу младшего комсостава милиции пошел только из-за вас! Шобы с вами рядом быть!..

— Так за шо сейчас?!

Леха поднял на Гоцмана осоловевшие глаза. Слезы висели у него на кончиках усов.

— За шо?!. А ночью?!. Вы даже с дядей Ештой разговаривали… Он — вор, а вы к нему с уважением! А на мене?! А на мене взглянул, как на врага!.. С Кречетовым — душевно, а со мной… На фронте последним делились…

— Взглянул — не взглянул, — поморщился Гоцман. — Шо ты как баба?!

Леха схватился за кобуру, попытался ее расстегнуть негнущимися пальцами.