Михаил Кривич - Бюст на родине героя

А почему бы не уважить Натана, почему бы не махнуть в Энск? Побродить по улицам, посидеть на набережной. Просто так, без дела, без визитов в горком, без обрыдшей ходьбы по цехам, отделам, парткомам-профкомам и всей этой связанной с моим ремеслом тягомотины. Поваляться с книжкой в гостинице, попить пива в уютном «Заречном», где официантки ходят в домашних шлепанцах. И все это — не за свой счет, не из моего тощего кармана, а из необъятного Натанова.

Я готов был ответить согласием. Но тут из туалета пожаловали свеженапудренные наши дамы во главе с Дорой, и мне пришлось уступить ей ее место, а самому вернуться на свое. Тут, помнится, на стол валом повалил десерт: официанты поволокли фрукты, огромную клубнику, многоцветное мороженое, кофе, ликеры. Пошли новые тосты. Потом опять танцевали, и я, обычно не большой любитель этого занятия, вытаскивал из-за стола и увлекал на бальный паркет по очереди Дору, голубоглазую спутницу нефтяного мужичка, Натановых дочек, плясал даже с черноокой мафиозной красавицей, от которой призывно пахло жутко дорогими, должно быть, духами.

А потом на сцену вернулся усатый Виля:

Тут мною овладела слезливая грусть: захотелось домой, в Москву, от которой, нет же, я совсем, даже самую малость не отбился, но до которой так нелегко добраться, в свою однокомнатную квартиру, к расколотому и склеенному клеем «Момент», обмотанному для прочности изолентой телефону — набрать номер и сказать, что в гостях хорошо, а дома лучше. А Нью-Йорк? Нью-Йорк как Нью-Йорк, хер бы с ним, — захватывай бутылку и приезжай…

Было уже за полночь, когда мы проводили Натана и его семейство до машины — отнюдь не шикарного, кстати, хотя очень большого и вместительного «шеви». Долго благодарили друг друга: мы их за гостеприимство, они нас за то, что не погнушались и пришли. Потом обнимались, потом помогали рассесться на задних сиденьях. Наконец Грегор сел за руль, Олег с ним рядом, и «шеви» отплыл от ресторана. Мы же втиснулись в Шуркин «олдс» и через несколько минут были дома, где нас радостно встретил заждавшийся Жора.

Я еще переодевался в домашнее, когда в спальню зашел Шурка и протянул мне белый конверт.

— Натан велел передать. Не удивлюсь, если там чек. Старик полюбил тебя как родного сына. С чего — ума не приложу.

Я раскрыл конверт и достал его содержимое — пачку хрустящих стодолларовых банкнот. Десять бумажек, ровно тысяча.

Проснулся я со смутным ощущением беспокойства. Открыл глаза, увидел залитую солнцем спальню и сразу же, вместо того чтобы радоваться солнечному утру и свежей голове, почувствовал какую-то тяжесть, как говорит один мой добрый друг, на душе стало несвежо.

Такое у меня нередко бывало и прежде, когда грядущим днем предстояло что-то тягостное: похороны, неприятное объяснение на службе, разрыв затянувшейся связи, визит к зубному. Однако у меня, непутевого, утренняя тревожность чаще всего связана с денежными трудностями: продираешь глаза поутру в самом лучезарном настроении, и вдруг набегают тучки, и не знаешь еще, откуда они пришли, и вдруг вспоминаешь, что сегодня позарез нужны деньги — то ли старый долг отдать, то ли заплатить за телефон, не то отключат, то ли пообедать не на что, — у кого же перезанять?

Впрочем, последние годы я научился жить в мире с самим собой и, отнюдь не разбогатев, все-таки перестал влезать в долги, как-то выкручивался. И просыпался, радуясь предстоящему дню как младенец. Душевная несвежесть застала меня врасплох.

Итак, вчера хорошо посидели в ресторане на Брайтоне, но я, слава Богу, не перепил и ничего такого не выкинул. Что же тревожит меня, чистого и безвинного? Ба! Да конечно же Натановы деньги, целая штука в зеленых, сумма для меня просто фантастическая. Это что, подарок? Но я в таких вопросах предельно щепетилен — дорогой подарок приму только от самого близкого человека, и то, если знаю, что смогу с лихвой отдарить. Здесь не тот случай: бесплатный сыр бывает только в мышеловках, а в мышеловку, которую приготовил для меня Натан, попадать никак не следует. В общем, деньги надо немедленно вернуть.

Прокрутив все это в голове, я немного успокоился и пошел будить Шурку.

Он не спал, а курил в постели, стряхивая пепел на пол. И озабочен был не меньше моего.

— Натан — мужик жесткий, в делах просто беспощадный. Не скажу, что за копейку удавится, нет, если почует запашок выгодного дельца, запросто рискнет сотней тысяч, — вслух размышлял Шурка. — Но я не слышал, чтобы он просто так дал кому-нибудь один сраный бакс. Повторяю — просто так. Вчера он отстегнул мне аж двести, но это аванс под скелеты. Зачем они ему? Не знаю — его дела, но раз дал задаток, значит, очень нужны. Однако расписку взял, хотя знает, что я никуда не денусь. Гришка должен прислать товар через неделю, с поправкой на его российское распиздяйство я обещал Натану через две недели. На это время он должен был меня забыть. Так? Однако сразу же, ни с того ни с сего, он полюбил нас обоих как родных и пригласил в кабак. Вывод? Думай, Моня, думай… — Шурка насмешливо посмотрел на меня, предлагая отгадать загадку.

(Меня, между прочим, зовут вовсе не Моней, а «думай, Моня, думай» — из бородатого анекдота про мальчика и учителя в еврейской школе.)

Моня ничего не придумал, и я промолчал.

— Мыслитель, аналитик… Тебе бы советником президента работать, не нашего, американского, конечно, а вашего, — продолжал издеваться надо мной Шурка. — А думать-то, собственно, и нечего. Ты ему зачем-то понадобился, он что-то унюхал. А вот что? Ладно, рано или поздно это выяснится, а пока он нам с тобой отец родной, и этим грех не пользоваться. Но вот что с этой штукой делать?

— Немедленно вернуть, — твердо сказал я. — Вставай, поехали в цех.

— Не знаю, не знаю… — пробормотал Шурка, задумчиво расчесывая пятерней шерсть на груди. — Может, лучше сначала попробовать по телефону?..

Трубку поднял сам Натан и, узнав меня, изобразил неподдельную радость:

— Привет, привет, дорогой! Как головка? Трещит небось? Ай, молодежь, молодежь… А мы с Дорочкой с восьми уже в лавке, и ничего. Потому что старая закалка, ха-ха-ха… А ты поправься рюмочкой и погуляй на свежем воздухе. Отдыхай и ни о чем не думай, зай гизунд…

Я сказал Натану, что, спасибо за заботу, головка у меня в полном порядке, но я недоумеваю по поводу денег, тут какое-то недоразумение, так что когда их можно ему завезти? В голосе Натана неподдельная радость сменилась столь же искренним изумлением: