Михаил Кривич - Бюст на родине героя

В общем, на редкость киногеничная стена, я еще подумал: вот идеальное место для съемки детектива.

Жора копошился в кустах, а я не спеша двигался вдоль стены; под ногами громко хрустели пластмассовые одноразовые шприцы — то еще местечко!

Три темных силуэта внезапно материализовались в полусотне метрах впереди — вынырнули из темноты между фонарями и стали быстро приближаться. Через несколько секунд я опознал троицу бритоголовых в коже. Еще через несколько секунд они остановились передо мной: в центре — невысокий крепыш с глубоким шрамом на подбородке, я его сразу окрестил коренником, по бокам — ростом повыше пристяжные, безо всяких примет, абсолютно неотличимые друг от друга. У всех троих одинаково пустые светлые глаза, лица неживые, будто обтянутые маской-фантомаской, чулком.

— Привет, — сказал коренник.

— Привет, — машинально ответил я, еще надеясь, что пронесет.

— Угости сигаретой, мужик, — сказал коренник и шагнул ко мне, сокращая дистанцию до вытянутой руки.

Хорошо знакомая, стандартная завязка. Теперь у меня не оставалось никаких сомнений — уже не пронесет. Значит, надо бить первым. Я изготовился, но коренник опередил меня. Искры в глазах, сильный удар головой о стенку, легкая тошнота, слабость в ногах.

По затылку потекла теплая струйка, но голова оставалась ясной.

Извини, коренник, но это был не удар — просто резкий тычок в лицо, расчет на внезапность, на мгновенное ослепление противника. Если не в кино, если всерьез, так драку не начинают. Надо, чтобы первый удар был и последним. Ты, коренник, пренебрег этой первейшей заповедью уличной драки, не обессудь — теперь мой черед поискать свой шанс.

Мой шанс заключался в том, что я был прижат к стене. Звучит парадоксально, но это так: не было места для маневра, зато прикрыт с тыла и флангов — трое не могли атаковать меня одновременно. А по одному…

Я постигал науку уличной драки в московском дворе середины пятидесятых, когда у нас слыхом не слыхивали о восточных искусствах, но дрались пошибче и искусней любого тибетского монаха. Закреплял и совершенствовал — в маленьком провонявшем потом полуподвале с полом в бурых пятнах крови, пролившейся из наших сопливых носов. «Раз, два, три — в корпус, в головку! Раз, два — в головку! — учил меня сериям бывший призер чего-то, обожаемый мальчишками Михалыч. — Не жмурься, пацан, глазки раскрой…»

Многое забылось, ножки и ручки, когда за сорок, уже не те, а вот головка навсегда запомнила: как бы ни было страшно, глазки жмурить нельзя.

Коренник двинулся ко мне. Не за сигаретой — чтобы добить. Чувствуя дистанцию до миллиметра, я распрямляюсь на стене и хлестко выбрасываю ногу — в пах ему. Попал. Хорошо попал. Коренник сгибается пополам, и я бы ничего не стоил, если б не добавил ему коленом в лицо.

Он переворачивается и грохается навзничь. Отпал. Считай одним меньше. Остались двое.

У пристяжного справа от меня в руке клинок — перо, перышко. Держит грамотно, не на отлете, а плотно прижав к бедру. Но в левой руке — левша? А я правее него. И это — мой новый шанс. Оставаясь у стены, я рву дистанцию, делаю полшага влево. Он разворачивается, теряя какие-то доли секунды, и выбрасывает кулак с зажатым пером прямо мне в живот. Успеваю подставить руку. Не совсем удачно — нож скользит по предплечью, однако боли почти не чувствую.

Было бы грамотно, пока он не восстановил равновесие, тут же его достать. Нет, не успеваю. Второй пристяжной — я вижу его боковым, периферийным зрением метрах в трех от стены — вытягивает из кармана и медленно наставляет на меня черный предмет. Ствол. Где он теперь, мой шанс?

Не промахнется. Скажут: убит выстрелом в упор.

(«Мама, где у мужчин упор?» — спросила у моей приятельницы шестилетняя дочка. «Какой там упор? Где ты такого нахваталась?» — «Сейчас по телевизору сказали, дяденьку застрелили в упор…» А где он у меня? Какая теперь разница! Но стоило ли за этим ехать в Америку? Лучше уж дома. Где тоже нынче неплохо стреляют. В упор.)

Нет у меня никакого шанса. Теперь уже нет. Сейчас из ствола полыхнет. Или не знаю, как это будет, — меня никогда не убивали выстрелом в упор.

Не полыхнуло. Из кустов донесся треск ломаемых ветвей, и тут же на голову пристяжного обрушился черный смерч. Грохнул выстрел, взвизгнула срикошетившая пуля, посыпалась со стены бетонная крошка. И все. А я жив и снова могу оценить диспозицию.

Диспозиция такая. Коренник лежит, где я его положил, и тихо постанывает. Пристяжной с ножом, отчаянно виляя задом, мчится прочь. Второй пристяжной распластался ничком рядом со мной и тянется рукой к картинно лежащей на асфальте пушке. Сделавший свое дело Жора сидит рядом в довольно-таки развязной позе — лапа отставлена, язык наружу — и, кажется, усмехается. Все же пес он добродушнейший, а искусству задержания его никто не учил.

Пальцы пристяжного уже в нескольких сантиметрах от рукояти пистолета. Я делаю короткий прыжок и ногой припечатываю его кисть к асфальту. Он вопит от боли, а я другой ногой отфутболиваю пушку в сторону.

Бой, длившийся от силы полминуты, окончен. Мы с Жорой одержали безоговорочную победу. Что дальше?

Дальше нам не пришлось принимать никаких решений, потому что где-то совсем рядом взвыла сирена и на поле отгремевшего боя, бешено мигая маячками, выкатил длинный полицейский автомобиль. Из него выскочили два мужика со свирепыми лицами цвета ночи — и меня повязали: бесцеремонно швырнули мордой на капот, руки в наручниках за спиной — весьма неудобная поза, доложу я вам. Протестовать в такой позе, даже пытаться что-то объяснить — вещь абсолютно невозможная. Я и не протестовал, когда меня грубовато запихнули на заднее сиденье, только попросил, чтобы не бросали на улице Жору.

Спасибо свирепым черным мужикам: запихнув в машину вслед за мной двух моих недавних противников — третий все-таки смылся, — они позволили Жоре примоститься у меня в ногах. В тесноте мы доехали до полицейского участка, а там выяснилось, что у свирепых мужиков на самом деле на редкость добродушные физиономии. Сдавая нас дежурному, они уже разобрались, кто есть кто, — бритоголовых в районе знали.

Минут через сорок меня и Жору с улыбками, шутками-прибаутками и наилучшими пожеланиями передали из рук в руки примчавшемуся на подмогу Шурке.

Веселые и возбужденные приключением мы отправились домой. Рита заклеила мне пластырем ссадину на затылке и перевязала порезанную руку — все-таки тот меня зацепил здорово. Жоре навалили полную миску американской собачьей жратвы. Потом накрыли стол на кухне. И тут как нельзя кстати пришлась чудом уцелевшая у меня в заднем кармане фляга с джином. Тысячу раз прав Антон Павлович!