Николай Псурцев - Несколько способов не умереть

— Ха!

В стекло кабины постучали легонько, ногтем. Вагин повернулся к тротуару, в окно заглядывал мужчина лет тридцати, весь джинсовый, в жокейской кепочке с длинным козырьком. Вагин открыл дверь, мужчина сел, сказал без особой радости:

— Привет.

— Здравствуй, Кобельков, — ответил Вагин, завел двигатель, тронулся с места.

— Отчего так официально? — спросил Кобельков, посмотрел на себя в зеркальце заднего вида, натянул кепку поглубже.

— Нравится мне твоя фамилия, Леша, — Вагин ловко влился в автомобильный поток. — Я бы с удовольствием и даже с гордостью носил бы такую фамилию. Она отражает нашу с тобой сущность.

— Это точно, — согласился Кобельков. — Ты кобелек знатный.

— Да и ты не промах, — весело отозвался Вагин. — Есть две вещи, ради, которых стоит жить. Это работа и женщины.

— И справедливость, — добавил Кобельков.

— Несколько не из того смыслового ряда, — усмехнулся Вагин. — Но в общем верно.

— Справедливость — это месть, — веско заметил Кобельков. — Так что из того ряда. Работа, женщины, месть.

Вагин неожиданно затормозил. Машина замерла посреди мостовой. Автомобили загудели сзади, из окон высовывались водители, матерились.

Вагин повернулся к Кобелькову, посмотрел на него внимательно, поискал что-то в лице его, неизвестно, нашел или нет, да неизвестно, что искал-то, проговорил тихо:

— Справедливость — это месть. Верно.

Взялся за руль, включил передачу, поехал. Разогнался. Летел на сумасшедшей скорости. Смотрел вперед, хмурился туго, на скулах вдруг бугорки вспухли, побелели, руки крепко руль держали, очень крепко, пальцы словно высохли.

С трудом отклеил ладони от руля, стер тонкий слой пота со лба, выговорил жестко:

— Но месть — не всегда справедливость! — и крикнул вдруг, не сдержавшись: — Месть — не всегда справедливость! Ты понял?! Понял?!

— Конечно, конечно, — опасливо косясь на Вагина, закивал Кобельков. — Конечно…

Вагин сбросил скорость, вздохнул, выдохнул с шумом, морщась, потер рукой грудь, успокаиваясь, спросил коротко:

— Ну?

— Есть человек, который может вывести на Птицу, — начал Кобельков.

— Кто?

— Лева Дротик.

— Слышал про него. Наркота?

— Наркота, — кивнул Кобельков. — Но не только. Он помогает Птице сбывать ружье и камни.

— Хорошо, — одобрил Вагин. — Что на него?

Кобельков вздохнул горестно:

— Лучших дружков тебе отдаю…

— Ну, ну! — торопил его Вагин.

— Завтра Дротик принимает товар. Гастрольная команда из Харькова сдает. Героин.

— Когда? Где?

— В «Северном», часов в восемь.

— Почему в кабаке? Почему не на хате?

— Харьковские боятся, что Дротик их обует, стволы, каратисты, то, се… В кабаке безопасней. Народ. Менты. Да и оглядеться можно.

— Хорошо, — сказал Вагин.

Кобельков снова вздохнул.

— Ну что еще? — Вагин полуобернулся к Кобелькову.

— Ты его будешь брать?

— Непременно.

— Плакала моя доля… — запечалился Кобельков, пропел грустно: — Ах мой бедный порошок, сладкие часочки…

— Много? — спросил Вагин.

— Тебе года на три роскошной жизни хватило бы.

— Мне хватает и зарплаты, — сказал Вагин.

— Дуракам всегда зарплаты хватает, — опрометчиво заметил Кобельков.

И Вагин опять вдавил педаль тормоза. Застыл автомобиль в самой середине разгоряченного железного строя.

Вагин ухватил Кобелькова за ворот куртки, притянул его к себе, выдавил, ярясь:

— У меня материала хватит, чтобы вкатить тебе потолок. Но я этого делать не буду. Слишком жирно. Я пристрелю тебя. А труп сброшу в речку. С камушком на шее. И никто. Никогда. Тебя. Искать. Не станет!

— Виноват, капитан, виноват, — испуганно зачастил Кобельков.

— Вон! — тихо проговорил Вагин.

Кобельков поспешно выбрался из машины.

Гудели клаксоны. Неистовствовали водители.

Подбежал «гаишник». Сухой. Строгий. Постучал жезлом по крыше, потребовал высокомерно:

— Документы!

— Да пошел ты на… — рявкнул Вагин и сорвал машину с места. С воем. И с визгом. Восхищаясь сам собой.

Вагин посмотрел на часы. Сощурился, что-то прикидывая. Потом сунул руки в карманы брюк. Огляделся. Тихая улица. Одинокие прохожие. И уж совсем редки автомобили. Проехали два-три, пока Вагин тут топчется. Зато много автомобилей у тротуаров. Стоят. Разные. Немало не русских, и не узбекских, и не грузинских… Обыкновенные иностранные автомобили. Ничего особенного. Хотя и русских тоже хватает — «чайки», «жигули», «ВОЛГИ», «москвичи»

«Запорожцев» нет.

Владельцы автомобилей в ресторане. Ресторан называется «Северный». Он занимает два этажа старого толстостенного четырехэтажного дома. Широкая многоступенчатая лестница перед входом. Как перед дворцом каким. Влажно блестит — мытая. Тяжелые стеклянные двери. Прозрачные — ни пылинки. За ними просматривается фойе. Красные стены. Белые зеркала. Люди. И мужчины. И женщины. И все в вечернем, изящном, фирменном, складно сшитом, дорогом, в меру вольном, в меру строгом.

Модный ресторан. Один такой во всем городе.

И Вагин тоже модный.

И, конечно же, один такой во всем городе.

И он знает это.

Сегодня он не в курточке, не в джинсиках, не в кроссовочках — нет. В темном, отлично посаженном костюме, в светлой сорочке, в дорогом галстуке. Голливудская звезда на вручении «Оскара». Да и только.

Опять посмотрел на часы. Покрутил головой недовольно. И тут услышал приглушенное шипенье рации из микрофончика у воротника сорочки, а затем голосок, мужской:

— Ты ждешь меня, дорогой?

— Ты где? — тихо негодуя, выцедил Вагин.

— Я спешу к тебе милый! Лечу, лечу…

— Не засоряй эфир, мать твою… — прогаркал Вагин.

— Не засоряй эфир, мать твою, — эхом повторил голос. — Не засоряй…

Вагин ухмыльнулся, не удержавшись.

Через несколько минут возле Вагина тормознул «жигуленок». Вышел Патрик Иванов. В белом костюме. Ослепительный. С алым цветком в руках. Гвоздика. Улыбался снежно. Протянул цветок.

— Это тебе, любимый! Это тебе!

— Ты — душка, — хмыкнул Вагин.

— Я знаю, — вздохнув, сказал Патрик Иванов. Оторвал у гвоздики длинный стебелек, пристроил цветок в петличке у Вагина.

— Ты — душка, — томно заметил Патрик Иванов.

— Я знаю, — не вздыхая, согласился Вагин.

Они направились к ресторану.

— Кстати, — Патрик Иванов остановился. Полез в карман, достал темные очки, несколько мгновений поколебавшись, надел их, проговорил, оправдываясь: — Чтоб не узнали.

Вагин тоже полез в карман и тоже достал очки. Только не темные. С обычными простыми стеклами. Не колеблясь, надел их, проговорил, не оправдываясь: — Чтоб не узнали.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

Патрик Иванов с легкой опаской, оглядываясь. Вагин без стеснения и без оглядки.