Николай Псурцев - Несколько способов не умереть

— А, — сказало лицо. — Тебе чего?

— Ты дома? — вдруг растерялся Глотов.

— Да и ты не на работе, — спокойно ответили ему.

— Я во вторую смену, — словно оправдываясь, ответил Глотов.

— А у меня оэрзэ. Проходи.

Глотов перешагнул порог и протянул хозяину руку:

— Здорово, Сень.

— Привет, привет.

Сеня был чуть меньше ростом, но такой же кряжистый и здоровый, как и Глотов. Лицо у него было литое, словно чугунное. И совсем к месту был на этом лице нос, сплющенный и жестоко когда-то перебитый у основания. Глотов споткнулся в коридоре о валявшийся посередине гигантский ботинок и, чертыхнувшись, ввалился в комнату.

— Осторожней! — рявкнул Сеня и вошел следом.

В центре комнаты стоял стол, укрытый газетами, а на газетах пестрели бутылки с лекарствами и коробочки с таблетками. Сеня грузно забежал вперед и накрыл все это хозяйство другой газетой, которую взял с подоконника. Только сейчас Глотов увидел, что Сеня в трусах и застиранной майке. И шея у него завязана теплым шарфом.

Глотов не удержался и хмыкнул. Сеня глянул на него свирепо и тотчас сконфузился, заметив мятую темную простыню на кушетке. Он торопливо покрыл ее клетчатым одеялом и шумно опустился на кушетку, она ухнула в ответ, но не обвалилась.

— Очень болею, — сказал в пространство Сеня. — Очень. Чуть не умер. На волоске был.

— А сейчас как? — вежливо спросил Глотов, сев на стул.

— Вырвался, — серьезно сказал Сеня. — Откачали.

— Неужто так тяжело? — искренне изумился Глотов.

— Ага, — сказал Сеня и вздохнул. — Я часто болею. У меня и плеврит, и люмбаго, и метеоризм, и еще разное там.

— А как же ты грузчиком работаешь, если ты такой больной? — с лицемерным участием поинтересовался Глотов.

— Скриплю, — не стал уточнять Сеня.

— Ав зоне как же ты жил?

— А! — Сеня скривился и махнул рукой. — С нее все и началось. Я же не жулик какой. По глупости попал. Ну ты знаешь. За драку. Я ж боксер. — Он слегка приосанился. — А там ворье в законе. И не шибко меня зауважали. Да еще за одного пентюха там вступился, за молокососа. Ну и эти законники метелить-то меня не стали, побоялись, падлы. А выдумали другую гадость. Подсыпали мне какую-то мерзость в шамовку. Ну меня и скрутило. Вроде дизентерии. Две недели отходил. Нет, три, а может четыре. Перепугался здорово. Помру, думал. А потом то там заболит, то там. Врачи, козлы, говорят: ты здоров, ты здоров, а я-то знаю, что нездоров. Что б теперь за кого заступился, хрен с маком, здоровье важней…

— А ворья там много сидит? — осторожно спросил Глотов и вспотел отчего-то.

— Хватает. Но больше грабителей и мошенников разных. Воров поймать трудно. Тем более, ежели он один работает. Сломал дверку, уволок шмотье — и ищи ветра в поле. Воры на продаже сыплются. А ежели деньги красть, то это верняк, никогда не свинтят.

— А ты не пробовал? — что-то якобы разглядывая в окне, тихо спросил Глотов.

— Чего? — не понял Сеня.

— Ну это… воровать…

Сеня изумленно воззрился на Глотова и спросил вполголоса:

— Зачем?

— Ну деньги там. То, се…

Сеня почесал за ухом, съежил лоб, оглядел комнату рассеянно и опять уставился на Глотова.

— Не смог бы я, — не совсем уверенно произнес он.

— Почему?

Сеня пожал плечами. Они жирно залоснились на свету.

— Не смог бы, и все тут…

— Но почему, почему? — не унимался Глотов, то и дело стирая испарину над верхней губой.

— Да что ты пристал?.. — грубо оборвал его Сеня. — А сам бы смог, орел?!

Глотов увял. Он вжался в стул, знобко повел плечами, и ему захотелось стать маленьким-маленьким, и чтобы дядя Сеня погладил его по голове и подарил шоколадку.

— Я чего пришел-то, Сень, — едва слышно проговорил он.

— Одолжи денег.

— Денег? — насторожился Сеня и колюче посмотрел на Глотова. — Много?

— Надо много, — сказал Глотов. — А ты сколько можешь. Позарез надо. — Он провел ребром ладони по кадыку. — Понимаешь — позарез. Прям даже не знаю как.

— Денег, — повторил Сеня. Он поднялся. Глаза его беспокойно забегали по комнате. — Деньги я Вальке отдаю. А она у родителей. Убежала от меня. Говорит, не могу с занудой жить, а сама будто не зануда, зануда еще больше меня. Я просто больной человек… — Продолжая говорить, он подтянул просторные трусы и зашаркал в коридор, а оттуда на кухню. — Мне лекарства нужны, и за мной ухаживать надо, а она зануда, — слышался его приглушенный голос. — Ну и черт с ней, здоровье важней.

Глотов сидел, уныло уставившись под кушетку, и вяло кусал большой палец. Голос вдруг оборвался, Сеня погремел на кухне чем-то и вернулся в комнату. Страдальческие глаза его теперь радостно блестели. Он поставил на стол початую бутылку портвейна и мокрый стакан.

— Вот, давай махни… а мне нельзя. — Он был очень доволен собой.

Увидев бутылку, Глотов тотчас выпрямился, потому что бурая жидкость, маслянисто еще шевелящаяся в сосуде, враз вызвала тошноту. Под горлом сделалось горячо и противно. И тотчас вспомнились давешний поганец с залысинами и жалкое безголовое тельце лошадки… И Глотов встал, повел нервно подбородком и сказал внятно:

— Да пошел ты…

— Чего? Чего? — незлобливо зачастил Сеня. — Красненькое же…

— Да ничего, — сумрачно отозвался Глотов и повернулся к двери. — Ухожу я. Привет.

— Ну жалко, жалко, — с плохо скрытой радостью заметил Сеня. — Ну что ж, раз надо, так иди.

И пошел провожать Глотова до двери.

Глотов ехал на автобусе на работу и все злился на Сеню. Жмот чертов! Здесь все жмоты. В Утинове он мог бы к любому корешку зайти и, не стесняясь, попросить, мол, дай деньжат. И дали бы. Сколько могли, столько и дали бы. А потом Глотов перестал злиться на Сеню. Потому что вспомнил, что он тоже такой же, как и Глотов, неприкаянный. Тоже зачем-то приехал в город и не знает теперь, как отсюда выбраться, ни профессии, ни друзей, ни радости душевной — только пакостный портвейн, да никому не нужные лекарства, да еще обидчивая жена Валя, которую Глотов никогда не видел и которая представлялась ему похожей на его Лидку — только потолще и поуродливей.

Смену отработали знатно. Вкалывал как заведенный. Почти в два раза перевыполнил норму, хотя и запорол несколько десятков деталей. Испорченные втулки его не расстроили, главное что на эти семь часов он совсем забыл, что случилось, и чувствовал себя расчудесно. Весело и споро прибрал станок в конце смены, ловко опередив несколько ребят, занял кабинку в душе, хохоча, отбивался, когда его пытались вытащить оттуда, потом растерся до красноты полотенцем, кряхтя от удовольствия, надел прохладные брюки и рубашку, совсем разомлел от умиротворения и уселся на жесткой скамье, раскинув руки и широко расставив ноги, словно загорая, Несколько рабочих копошились в углу раздевалки. Они шептались и лазили по карманам. Лохматый краснолицый Ленька обернулся к Глотову и прогудел негромко, чтобы в другом конце раздевалки было слышно: