Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

Таков был Рамзан Якубов — друг, за которого Мамед, не раздумывая, отдал бы жизнь.

У Залины, наконец, кончились деньги, а вместе с ними пропал и интерес к выставленным в магазине товарам. У Мамеда интереса к этому заведению не осталось уже давно: он почти сразу понял, что здесь нет ничего, что хоть на йоту приблизило бы его к цели.

Залина оглянулась на него через плечо, и Мамед едва заметно кивнул: да, уходим отсюда. Ребята в машине, наверное, уже совсем извелись от жары и безделья, а Рамзан при встрече не преминет прочесть целую лекцию по поводу сожженного впустую казенного бензина. Денег за бензин он, конечно, не возьмет, но лекцию прочтет обязательно, и обязательно пару раз обзовет Мамеда упрямым ишаком — впрочем, без злости, потому что понимает: иначе Мамед Джабраилов просто не может.

Залина пошла к выходу. Выждав немного, Мамед последовал за ней. Идя по проходу между прилавками, он увидел через дверное стекло стоящий перед магазином джип — огромный, белый, роскошный, не джип, собственно, а полугрузовой пикап из тех, что с некоторых пор стали пользоваться повышенным спросом у толстосумов, которым некуда девать деньги. Чтобы, живя в Махачкале, приобрести такую машину, она должна быть краденой, а открыто разъезжать на краденой машине могут только люди, для которых закон — пустой звук. Конечно, особенным законопослушанием на Кавказе не отличаются даже древние старухи, но все-таки, все-таки…

Он хотел окликнуть Залину, сказать, чтобы не выходила на улицу одна, но не стал этого делать. За входом в магазин бдительно наблюдают Рамзан и его друзья, так чего опасаться? Да и сам Мамед, если что, успеет прийти на выручку сестре…

Он украдкой пощупал сквозь ткань лежащий в кармане просторных брюк пистолет. Его отец не отличался воинственным нравом — то есть, скорее, умел держать свой нрав в узде, — всегда твердил, что худой мир лучше доброй ссоры и никогда не приваживал сыновей к оружию, как это делали некоторые. Он всю жизнь проработал терапевтом в больнице Балахани и спас больше жизней, чем отнял кое-кто из тех, кто считает себя героем партизанской войны на Кавказе. Поэтому толком обращаться с пистолетом Мамед, к своему стыду, не умел, но полагал, что как-нибудь справится, поскольку много раз видел, как это делают другие.

Укрепленный над входом колокольчик мелодично звякнул, когда Залина открыла дверь. Она немного постояла на крыльце, давая глазам привыкнуть к яркому солнцу и вырисовываясь на ярко освещенном фоне дверного проема тонким, гибким, как тростинка, силуэтом. Справа и слева от нее вдруг возникли две мужские фигуры, бережно, как родную, взяли под руки и повели к белому пикапу. Залина беспомощно оглянулась на закрытую дверь, но этот безмолвный призыв был излишним: Мамед уже бросился на помощь, второпях сшибая с прилавков товар и на ходу выдирая из кармана зацепившийся за подкладку пистолет.

Он выскочил на яркий солнечный свет, как в горячую ванну, окунувшись в тяжелый полуденный зной. Похитители сестры уже были около пикапа — не угрюмые бородачи в камуфляже, как ему представлялось, а прилично, даже шикарно одетые, гладко выбритые и аккуратно подстриженные мужчины с сильными руками и холеными пальцами.

— Стой, буду стрелять! — крикнул Мамед.

Выкрик был глупый, потому что он все никак не мог достать из кармана пистолет. Один из похитителей отпустил Залину и открыл перед ней заднюю дверцу пикапа, а второй вместе с пленницей повернулся к Мамеду, и тот увидел приставленный к левому боку сестры пистолет.

Мамед беспомощно огляделся, гадая, почему медлит Рамзан. «Уазик» стоял на прежнем месте, из оконного проема валил густой табачный дым.

— Не вздумай кричать, земляк, — предупредил его тот из похитителей, что держал под прицелом Залину. — Я сегодня не выспался и поэтому нервный. Еще вздрогну нечаянно, а курок здесь мягкий, как характер у хорошей жены. Кому это надо? Нам — нет, поверь. Ты правильно сделал, что привез сестру к нам. Она хотела стать шахидкой и отдать свою жизнь за Аллаха, и всемогущий внял ее молитвам. Но если ты станешь вести себя неразумно, ее смерть будет напрасной и совсем не красивой — прямо здесь и сейчас, от пули сорок пятого калибра, выпущенной в кишки. Это очень больно, поверь, я знаю, что говорю.

— Я вас найду, клянусь, — сквозь зубы процедил Мамед, осознав тщетность сопротивления.

Он думал о Рамзане, который не раз предупреждал его о высокой вероятности именно такого исхода, и проклинал себя за легкомыслие и самонадеянность. И еще он никак не мог понять, почему Рамзан ничего не предпринимает. Может быть, у него есть какой-то хитрый план? Не может же быть, в самом деле, чтобы он до сих пор не заметил, что творится прямо у него перед носом!

— Будем ждать, дорогой, — ответили ему.

За все это время Залина не проронила ни звука. Она просто стояла с прижатым к боку дулом огромного серебристого пистолета и молча смотрела на брата. Своих похитителей она словно бы вовсе не видела, неподвижный взгляд ее вдруг ставших неправдоподобно огромными черных глаз не отрывался от лица Мамеда — старшего брата, единственного защитника, который, вместо того чтобы беречь, как зеницу ока, сам привел ее сюда и отдал в руки убийц.

Человек с пистолетом не грубо, но настойчиво развернул ее лицом к пикапу и почти затолкал на заднее сиденье. Перед тем как дверь с тонированным стеклом захлопнулась, навсегда отрезав ее от мира, Залина успела бросить на брата прощальный взгляд через плечо. От этого взгляда внутри у Мамеда все перевернулось; только теперь он почувствовал, что такое настоящая вина и настоящая утрата. По сравнению с этим чувством все, что он пережил после смерти Марьям, казалось мелким и мимолетным, как горькая обида малыша, у которого отняли любимую игрушку. Он шагнул вперед, к пикапу, и в лицо ему глянуло дуло пистолета, казавшееся широким, как прорубленный в толще скалы железнодорожный тоннель.

— Плохая идея, земляк, — сказал похититель, свободной рукой нащупывая за спиной ручку и открывая дверцу пикапа. Его приятель уже сидел за рулем, мотор машины почти беззвучно работал, тихонько шелестя на холостых оборотах и толчками выплевывая из выхлопной трубы легкий голубоватый дымок.

— Отпустите ее, — с трудом шевеля одеревеневшими губами, уже не потребовал, а попросил Мамед. — Я сделаю все, что вы скажете, только отпустите ее! Она не хочет с вами ехать, и ей всего семнадцать…

— Джанет Абдуллаевой тоже было всего семнадцать, — сказал похититель, спиной вперед забираясь в машину и продолжая сверлить собеседника пустым зрачком одноглазой смерти. — Но она уже стала героиней нашего народа и всех правоверных, мученицей, отдавшей жизнь за ислам. Твоей сестре уготована та же высокая участь. Она станет легендой, ее имя узнает весь мир. Не мешай ей, брат!