Алексей Смирнов - Восемнадцатый лев. Тайна затонувшей субмарины

Я показала ему на руки, потом изобразила движения гребца и покачала головой. Он все понял, кивнул. Утром медсестре пришлось обрабатывать ему раны – он стер ладони до крови жесткой стационарной щеткой для чистки обуви от грязи. У нас она стояла при входе в медпункт.

– А медсестра эта… Ее не Урсула Линдблад звали? – подала голос Лена.

– А, ты про это, – старуха усмехнулась и покачала головой. – Нет, ничего у них не было. Кто-то из русских видел, что она его поцеловала, и разнеслось. А он ее просто с помолвкой поздравил. В лагере событий мало происходило, к тому же языковой барьер. Из русских только Никифоров довольно прилично по-немецки говорил, поэтому у него со шведским персоналом отношения были тесные, особенно с нами, в медпункте. Он ведь из двух лагерных лет на койке больше года в общей сложности пролежал. А когда выяснилось, что он немного шведский знает, то среди нас настоящей звездой стал. Удивительно, матрос из коммунистической России, и со шведским языком! Впрочем, мне достаточно было посмотреть, как он ест, чтобы понять: этот человек не матрос. Он был плохой конспиратор. Одна из медсестер отмечала день рождения, и его пригласили к столу. Он уже выздоравливал тогда. Я ему сказала, когда мы остались одни: «Антон Никифоров, я однажды посоветовала тебе испортить руки, теперь снова даю плохой совет. Пользуйся только ложкой и вилкой. Забудь о ноже, особенно о десертном. И вытирай губы не салфеткой, а рукавом». Он засмеялся, перевел все в шутку, мол, среди советских моряков много дрессированных медведей. Но мы уже тогда понимали, что стали сообщниками. Я относилась к нему, как старшая сестра… Поначалу. Знаете, путь к сердцу врача лежит через болезни. А на него несчастья просто сыпались. Весной 43-го года руку на лесоповале сломал, а под Рождество на него этот сумасшедший с молотком напал…

– Несчастья? Или на него охотились из-за его подлодки? – в лоб спросил Юра.

Он вдруг испугался, что старуха, увязнув в подробностях, не успеет добраться до главного, что им кто-нибудь помешает. В жизни как с тортом на детском празднике – отщипываешь с наслаждением по кусочку, оставляя напоследок самое вкусное, засахаренную вишенку или цукат, и вдруг чья-то бесцеремонная рука сгребает твой драгоценный приз, и ты уже видишь перед собой нахальную жующую рожу сверстника, понявшего главный принцип философии успеха: «Концентрируйся на главном!».

– Я вижу, ты из тех, кто сразу переключает на четвертую скорость, – усмехнулась Кристина. – Ладно, начну с вопроса, который хотела задать тебе в конце разговора. Если ты появился здесь, чтобы найти подводную лодку Александра Берга и посмотреть, что за груз она везла, я тебе не помощница. Во-первых, ничего не знаю, а во-вторых, не хочу, чтобы ты попал в такой же переплет, как и он. Твоя бабушка попросила тебя взять земли со дна возле погибшей лодки, чтобы положить ее на семейной могиле. Ладно, это я еще могу понять. Вы, русские, романтичнее шведов, я убедилась в этом, прожив столько лет с Александром. Но он похоронен на суше, вон там, на конце мыса, – Кристина энергично махнула рукой в сторону единственного окна в боковой стене дома, из которого была видна груда каких-то каменных развалин, поросших можжевельником, и открывавшийся за ними простор, где море и небо, точно их взболтали гигантским миксером, сливались в единый перламутровый гоголь-моголь. – Ты можешь взять землю с могилы своего деда и возвращаться домой. Или ты хочешь приключений? Сокровищ? Ответов на семейные проблемы? Или ты просто относишься к современной разновидности тщеславных охотников за трофеями, которые коллекционируют затонувшие суда? – старуха, точно безжалостный хирург, пальпирующий тело пациента, нащупала пораженный участок и теперь пыталась понять степень распространения болезни.

Что сказать этой второй жене Александра Берга, знавшей его по крайней мере в три раза дольше, чем бабка, лечившей и похоронившей его и потому имевшей право стрелять ему прямо в душу своими вопросами? Разве объяснишь, что дед накрывал его жизнь как плита саркофага, и он просто хотел выбраться из-под нее, сдвигая сантиметр за сантиметром. Он чувствовал, что ему нужно пройти весь путь до конца, составить собственное мнение. Потом уж начнется другая, настоящая жизнь. Какая, он понятия не имел, но своя.

– Можно обойтись и без лодки, – соврал Юра и, мстя старухе за ее беспощадность, ответил ударом на удар. – Действительно, формально цель моей поездки выполнена. Но лучше бы я вообще не приезжал. Получается, что Александр Берг был предателем. В 44-м году большинство интернированных вернулись домой, чтобы воевать. А он забыл о семье, о присяге, потому что появилась возможность стать богатым шведским помещиком, жить с графиней, среди этих реликвий, картин и кандалов. Как романтично! Бабушка рассказывала, он был большим поклонником Гумилева, русского поэта…

– Я знаю, – остановила его, подняв руку, Кристина и процитировала по-русски, с мягким шведским акцентом, казавшимся странным в этой стране варягов и гранитов: «На полярных морях и на южных, по изгибам зеленых зыбей, меж базальтовых скал и жемчужных шелестят паруса кораблей…» Александр часто вслух сам для себя читал это стихотворение. «Капитаны», кажется. Я запомнила. Не собираюсь оправдывать ни его, ни себя. Я знала, что выстраиваю свою жизнь на обломках чужой. Но я все равно не могла спасти твоих близких, мальчик. И Александр не был предателем. Думаю, этот термин в принципе недопустим во взаимоотношениях человека и государства. Передо мной пример моих предков. Они воевали почти пятьсот лет, то с датчанами, то с поляками, то с русскими, то с голландцами. Некоторые из них меняли сторону, и не раз, и никто не вешал на них клейма изменников. Когда-то государство не было столь нахальным, чтобы подходить к своим подданным с нравственной оценкой. Между властью и человеком существовали своеобразные контрактные взаимоотношения, иногда даже занесенные на бумагу. К примеру, если воина, попавшего в плен, не выкупали в течение трех месяцев, он смело мог перейти на сторону врага. Один мой предок воспользовался этим правом в начале XVII века, когда Швеция воевала с Польшей. Странно слышать такие речи из уст шведской аристократки, не правда ли? Но именно потому, что Бьорнхувуды всегда стояли близко к высшей власти, я на опыте моей семьи знаю, что она собой представляет, и не питаю иллюзий.

– Но военная присяга это тот же контракт, – возразил Юра. – Мой дед, отказавшись вернуться в Советский Союз в 44-м году, нарушил присягу.

– Перед ним стоял выбор: умереть ни за что или остаться жить с ампутированным куском души и при этом попытаться отсюда, из Швеции, защитить свою жену и маленькую дочку, – сказала Кристина. – Он выбрал второй путь, и не его вина, что он проиграл. Если хочешь, выслушай его историю. Может быть, тогда поймешь.