Сергей Шевченко - Бродяга [СИ]

Уже неделю, Север находился в транзитной хате на Львовском централе. Конечно, он должен был быть не в транзитке, а в осужденке, но тюрьма была катастрофически переполнена. Поэтому его и еще несколько человек, также пришедших этапом с районов закинули в транзитку. Как понял Антон, так было даже прикольней. Здесь находились разные люди. Кто-то ехал с больнички на лагерь, кто наоборот в больничку. Пару человек направлялись на поселок. Двое или трое, возвращались на родное КПЗ на доследование или на раскрутку. Было также несколько малолеток, отсидевших на малолетке и по достижению восемнадцати лет ждущих этап на общий режим. Публика разношерстная, в хате бардак. Люди здесь долго не задерживались, почти каждый день, кто-то заезжал, кто-то уходил на этап. Север, ни с кем не поддерживал отношений. Камера была огромная, на сорок пять человек, но благодаря постоянной текучести редко заполнялась даже на половину. Так как Север, и с ним четыре человека, были осуждены недавно, они все еще ждали вхождения приговора в силу. Десять дней давалось на написание кассационной жалобы. По подсчетам, они должны были пробыть здесь, не менее месяца. Судья, навалил Антону пять лет общего режима, и приговор Север решил не обжаловать. Он расположился на втором ярусе нар, между двумя окошками. Нары тянулись через всю хату от одной стены до противоположной, напротив еще тринадцать. Слева находился дальняк, посередине хаты длинный стол. На нижнюю нару, Север не стал ложиться. Во первых там стоял полумрак и донимали клопы, а во вторых наверху все-таки посвежее, больше света да и обзор получше. Север почти все время читал или играл в шахматы, то с одним, то с другим сидельцем. Львов, находился на пересечении множества железнодорожных направлений, и по сути централ был транзитным. Север успел пообщаться со многими людьми из разных регионов. В то время, на Украине было три лагеря общего режима для наркозависимых, то есть для тех, кому по суду влепили четырнадцатую статью. Одна находилась в Днепропетровской области, N26 — Желтые Воды. Вторая возле Харькова, N 17 и, наконец, N 31 г. Изяслов в Хмельницкой обл. Харьков отпадал, далековато. Оставались двадцать шестая и тридцать первая. Что про одну, что про другую не рассказывали ничего хорошего. Зоны были красные. Но вот пообщаться с кем-нибудь оттуда, Северу пока не удалось.

Он читал роман Мопассана «Жизнь», когда загрохотал засов и в камеру вошли двое. Было около часа ночи, большая часть народа спала, кто перекидывался в картишки, и на прибывших мало кто обратил внимание. Как уже говорилось, хата была транзитная, и постоянно кто-то заезжал, кто наоборот уходил этапом. Здесь к этому привыкли. Но на эту парочку стоило обратить внимание. Оба были одеты в черные милюстиновые костюмы, черные стеганые фуфаечки, на головах черные же цигейковые шапки. В руках держали огромные баулы, явно не заводского покроя, а сшитые из скатки, человеком, хорошо владеющим портняжей иглой. Опустив баулы на пол, они внимательно окинули взглядом хату. Они, чем-то неуловимо напоминали друг друга, хотя внешнего сходства не было и в помине. Один небольшого роста, другой чуть выше среднего. Оба с заостренными чертами лица и пронзительными глазами, которые казалось, ничего не упускают из виду. Тот, что повыше уселся на лавочку возле дубка, второй прошелся по хате. Север спрыгнул с пальмы, подошел к пацанам.

— Здоровенько! Щас чайку подварим, долго в сборке парились?

Высокий, оценивающе посмотрел на Севера, — С обеда. Ты за хатой смотришь?

— Нет. Это ведь транзитка, народ постоянно меняется, но вообще-то вон видишь на пальме трое шпилят? Тот в синей куртке, говорит, что бродяга. Так что, по идее ему флаг в руки.

Наверху закончили партию, и обратили внимание на вновь прибывших. Соловей подошел к дубку.

— Откуда будете, мужики?

Тот, что пониже ухмыльнулся, — Мы? Мы с Ивано-Франковска, с крытой. А ты кто такой? С какого лагеря будешь?

— Я…, с пятидесятки, сейчас чая подварим, поговорим. — Он вскочил с лавочки.

— Не суетись, все уже сварено. Говоришь с пятидесятки, а кто по масти?

Соловей замялся, — Я…, я бродяга.

— Что же ты бродяга, такой бардак в хате развел? Создается впечатление, что здесь черти живут, а не бродяга. Ладно, к этому мы еще вернемся.

Север, тем временем келешнул чай и передал кружку высокому. Тот хапанул два раза, одобрительно кивнул головой и пустил по кругу, передав обратно Антону. Север, сделав пару глотков, передал дальше, второму крытчику, а тот, пропустив Соловья, передал кружечку своему товарищу. Это было явное унижение. Соловей покрылся бурыми пятнами.

— Как там, на пятидесятке? — Продолжал спрашивать маленький.

— Да, нормально, братва рулит.

— Какая нахрен братва? — Перебил высокий. — Босяка завалили, по подлому. Это братва рулит, называется? И завалили-то не краснопузые. Что ты об этом знаешь?

— Ну, ничего в принципе. Этих троих, что босяка замочили, сразу закрыли, а потом увезли с лагеря куда-то. Куда, никто не знает. На централе их вроде нет.

Север, внимательно слушал. Он знал эту историю от Абдулы. Босяк, Львовский бродяга, отбывал срок на пятидесятке, там раскрутился на крытую. Через два года вернулся на лагерь. Многим не понравилось, что он круто взялся за чистку отрицалова от примазавшихся приспособленцев. Ночью, трое отморозков с заточками, убили его прямо в постели. Босяка, несмотря на молодость уважали. На крытой, о себе он оставил только положительное мнение. И вот так глупо закончилась его жизнь. Требовалось мщение. Виновными считались не только непосредственные исполнители, но почти все, кто был в это время в лагере у руля, и не смог предотвратить этот беспредел.

— Хорошо, — малой поднялся. — Мы, с дороги устали, надо отдохнуть хорошенько, потом продолжим. Ты, где отдыхаешь? — Обратился он к Северу.

— Вон там наверху, между окошками.

— Волокешь, — малой, одобрительно кивнул головой. — Мы, рядышком упадем.

Когда они расположились по соседству, малой протянул руку, — Меня, Кашкетом дразнят или Димон. Зови, как хочешь, я больше привык на Кашкета вестись.

Второй крытчик тоже представился, — Вишня. — Имени называть не стал. Кашкет повертел в руках книгу, которую читал Север, — Хороший роман, читал еще Мопассана?

— Конечно. Мне французские классики нравятся, да и вообще классики. Неважно русские, американские или еще какие. — О литературе, Север мог говорить часами.

— Это хорошо. Ладно, давай поспим, завтра будет день, пообщаемся еще, — он вытянулся и почти сразу же уснул.

Северу сон не шел. Он видел, как Соловей развил бурную деятельность. Поднял двух спавших шнырей, что-то долго им втолковывал, одному отвесил оплеуху. В хате началась генеральная уборка. Через пару часов, пол был чисто выметен и протерт влажной тряпкой. Дальняк блистал кафельной плиткой, чифирбаки и кружки вымыты, на дубке ничего лишнего. Север удивлялся, неужели нельзя было поддерживать такой порядок все время? Заехав в хату, он, конечно, видел в каком она состоянии, но оставил свои сомнения при себе. Все-таки здесь были люди, которые занимали так сказать более высокое положение в тюремной иерархии, чем он. Теперь же послушав разговор крытчиков с Соловьем, сделал кое-какие выводы. Вывод был таким; Если считаешь, что что-то неправильно, то надо не молчать, а настаивать на том, чтобы устранить такое положение вещей. А то, что его мнение правильное, он не сомневался. Он чувствовал людей, если в человеке была гниль, как бы ее не маскировали, он видел ее. Также остро ощущал несправедливость, и может не всегда мог четко сформулировать, но в глубине души знал, что он прав. Он долго не мог заснуть, вспоминал, как заехал в хату, как беседовал с Соловьем. Тот сразу ему не понравился. Высокомерный, пустой болван, почти сразу же охарактеризовал его про себя. Антон. Дальнейшие его наблюдения, только утвердили его первое впечатление. Сегодняшние события не только подтвердили его верное суждение, но приоткрыли еще одно качество Соловья. Он был трус. Север ясно видел его страх, когда он отвечал на вопросы крытчиков. Что-то он скрывает, решил Север. Незаметно подкрался сон, снились ему маковые плантации. Проснулся оттого, что его тормошил Кашкет, — Хорош спать, все проспишь! Я чифирку подварил, сейчас раскумаришься.