Валерий Шарапов - Тревожная весна 45-го

Начал осторожно расспрашивать персонал, кумекать, как быть дальше. По всему выходило, что вола вертеть [11] Вертеть вола – лгать, выкручиваться при дознании. бесполезно. Академия [12] Академия – заключение, тюрьма. не светила, только вышка. Стало ясно: лечат и готовят к показательному процессу со смертным приговором. В назидание другим.

Ранение было опасным, но врачи постарались – Казимир начал поправляться. В один из погожих деньков на соседнюю койку поместили совсем плохого от болезни городушника [13] Городушник – магазинный вор. . Улучив момент тот шепнул: «Твои на воле землю роют. Нашли блатоватого [14] Блатоватый – берущий взятки тюремный служащий. ».

Появилась надежда. Квилецкий слегка повеселел.

Через некоторое время в палату вошли двое: один в коже и с властью на боку [15] Власть на боку – револьвер в кобуре. , другой – с занятой барышней [16] Занятая барышня – пишущая машинка. под мышкой. Началась нудная исповедь: кто такой? Что да как? Сколько за хребтом грабежей? С кем из блатных водил дружбу?..

Казимир отвечал вяло или вовсе не отвечал. А когда «комиссар» отвлекся, второй сунул под матрац заточку и пару отмычек.

Выбрав удобный момент в канун Нового года, Квилецкий сунул блохачу [17] Блохач – часовой, ночной караульщик. под ребро заточку и удачно бежал из тюремного лазарета.

В тридцатых годах Квилецкий, или как значилось в его документах – Казимир Железнов, стал в банде полноправным паханом. Примерно в это же время в уголовном мире начало формироваться понятие «вор в законе». Будущие «воры» станут среди криминала белоручками, белой костью. Их будет отличать личное неучастие в преступлениях, житие на средства общака, ведение переговоров, надзор за воровскими законами. А пока что территорию огромной страны делили меж собой паханы – уголовные авторитеты с самостоятельным статусом в воровском мире. Они не чурались любой работы и были гораздо ближе к рядовым членам банд. Вместе с ними они ходили на дело, вместе «нюхали воздух», всегда сообща и в равных долях делили добычу.

Это было третье или четвертое исполнение песни о красивой и продажной Марьянке. Один из слушателей засыпал, покачивая знатным чубом. Другой пытался затушить папироску, но никак не мог попасть в приспособленную под пепельницу консервную банку. Лишь Сашок продолжал внимать печальной истории, позабыв про текущие по щекам слезы.

Попойка завершалась: двое допивали из четверти самогон, двое разбрелись по дому в поисках лежанки. С верхнего этажа изредка спускался дед Гордей, коротким кивком докладывал Казимиру, что снаружи все спокойно, наливал себе стакан чаю, шумно отхлебывал, потом вытряхивал из пачки очередную папиросу и, кряхтя, возвращался на свой пост.

И только трое из присутствующих продолжали трезвую обстоятельную беседу.

– А что с рыжовьем [18] Рыжовье (рыжа, рыжье) – золото. будем делать? – Матвей задал вопрос, касавшийся самой насущной проблемы.

– Надо избавляться. На герище [19] Герище – чердак. , что ли, ныкать? – поддержал Боцман. И, сдув пепел с папиросы, предложил: – Можа, раздуванить [20] Раздуванить – разделить награбленное. его, а? И дело с концом. Дале пущай каждый сам пристраивает…

Матвей с Боцманом осели в банде с первых месяцев ее существования. Оба были в авторитете и числились первыми помощниками Квилецкого. Матвей подался в столицу из подмосковного села Подъячево, именовавшегося в ту пору Обольяновом. Поднял по пьяной лавочке на вилы не в меру ретивого председателя колхоза, трижды перекрестился, сплюнул на бездыханное тело и ушел густыми лесами в южном направлении.

Боцман не имел ни родственников, ни угла; в 1914-м призвался на службу в царский флот, где дорос до боцманмата. В беспокойном 1917 году дезертировал, добрался до Москвы и, случайно познакомившись с Кабановым, нашел свое место в его банде.

– Скопом это в ломбард не снесешь, – кивнул Квилецкий в сторону чулана, где покоился ящик с золотишком. – А если разложить на кучки, то определенно стуканут. Кто-нибудь из барыг окажется звонарем и пошлет весточку в МУР.

– Да, Урусов – пахан, а Старцев – не Ермолай. Вон как блат поломали за последнее время! – согласился Матвей. – Чего ж ты предлагаешь?

– Гомузом [21] Гомузом – продажа краденного оптом. придется сбывать.

– Где ж мы такого икряного [22] Икряный (мохнатый) – богатый. барыгу сыщем? – подивился Боцман. – В ящике рыжовья на пуд с четвертью!

– Есть у меня один на примете, за Даниловской заставой обитает. На него еще покойный Кабан наводку дал. Видать, когда-то имел с ним дело.

Матвей удовлетворенно крякнул:

– Годится. Кабан пустой дружбы не водил. И что же он?

– Вроде как скупает редкие ценные вещички, – продолжал Казимир. – Что с ними эта холера делает – не ведаю. Цену назначает верную, но платит не сразу, а частями.

– Оно и понятно: за безделицу мы с ним не сговоримся, а солидную деньгу он разом не подымет.

– Тот и оно. А самое главное: он все исполняет тихо, без шума.

– Плавит, что ли? – шепотом справился Боцман.

– Нам какое дело!

– И то верно – никакого. Пусть у него голова болит…

Предложение выходило толковым даже с учетом двух очевидных минусов. Во-первых, цена за добычу будет ниже, чем на Мещанском рынке или на Тишке. Во-вторых, сполна навар банда получала только через несколько месяцев. А то и позже.

Илюха-татарчонок допевал песню о Марьянке. Судя по ослабшему голосу, продолжать он уже не желал.

Матвей разлил по стаканам последний самогон.

– Как по мне, так этот расклад даже лучше! – стукнул он донышком пустой бутылки об пол. – Так опосля фартовой вылазки у нас долго буланый [23] Буланый – рубль. на кармане будет звенеть.

– Согласен, – пробасил Боцман. – Война закончилась. Что дальше – неизвестно.

Казимир подцепил вилкой ломтик сала.

– Известно, – прохрипел он. – Снова гайки закрутят.

– Кому?

– Всем. Это в начале войны Усатый струхнул и назначил всех братьями и сестрами. А теперь, когда шухер закончился, он за свою жизнь спокоен. Значит, все станет по-прежнему. И с нами решит покончить, как в сорок четвертом.

– Облавы?

– И облавы, и войсковые операции, и еще чего-нибудь придумают, холеры. Так что мой расклад по-любому верный.